Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Но слова эти прошли мимо ушей Лины; она думала в эту минуту: «А завтра, что же завтра будет?..»

«И какое ей до меня дело!» – желчно сказала себе компаньонка, не дождавшись того восклицания ужаса и печали, которым, по ее мнению, должна была непременно ответить Лина на извещение о том, что она, Надежда Федоровна Травкина, собирается «сегодняшним вечером прощаться со светом». – Извините меня, княжна, – подчеркнула она, – я сегодня какая-то растерянная… забыла принести вам мое поздравление со днем вашего рождения!..

– Ах, да!.. Благодарю вас, милая! – выходя из своей задумчивости, проговорила Лина и опять участливо глянула ей в лицо. – Вам легче теперь стало?

– Легче, гораздо легче! Не заботьтесь обо мне, прошу вас! Я, право, не стою того, чтобы вы из-за меня лишали себя сна. Не довольно интересный субъект для этого, – домолвила девица Травкина все с тою же презрительною улыбкой по собственному адресу, – отправляйтесь в свою постельку и постарайтесь заснуть покрепче! Вам предстоит сегодня тяжелый день!..

– Не позвать ли вам горничную? – спросила княжна.

– Нет, нет, не нужно, ничего не нужно! Я вас сама провожу в вашу спальню. Я вам сказала – я сильна… Envers et contre tout2! – примолвила она почему-то по-французски, моргнув своими подслеповатыми глазами.

Она действительно отвела и уложила в постель Лину и, поцеловав ее в щеку, проговорила, натянуто смеясь:

За все, за все тебя благодарю я3!..

Княжна тихо улыбнулась ей со своей подушки…

Надежда Федоровна вернулась к себе, заперла за собою дверь спальни и, мрачно договорив себе, сама не ведая к чему:

Устрой лишь так, чтобы тебя отныне

Недолго мне еще благодарить! —

повалилась опять на свою кровать и залилась новыми, нескончаемыми слезами… Увы, действительно, как говорил Ашанин, «слез у нее было много». Но на этот раз это были искренние, – горькие и тихие слезы. Об Обермане и Лелии она уже не думала…

XXXIX

Княжна начинала засыпать, когда кто-то, послышалось ей, осторожно подавив замок двери из коридора, вошел в ее кабинет.

– Кто там?

Она приподняла голову.

– Я, ваше сиятельство, – отвечал голос ее горничной.

– Что так рано, Глаша?

– Извините, княжна, – отвечала та, входя в спальню, – я полагала, вы еще почивать изволите… Хотела к вам на столик поставить…

– Что такое?

Глаша подошла к постели, держа обеими руками большую плетеную крытую корзинку, обвязанную голубыми лентами:

– Суприз-с!.. Честь имею поздравить со днем вашего рождения!..

– Это ты меня даришь, Глаша? – вскликнула удивленная Лина.

– Помилуйте-с! – ухмыльнулась девушка. – Всем сердцем желала бы, да не при моих достатках… Это от молодого графа, что вчера приехали, – поспешила обяснить она, опуская глаза, но из-под опущенных ресниц лукаво метнула взглядом на княжну.

– От молодого графа? – повторила, сжав губы, Лина. – Что это значит?.. Как ты это получила?..

– Мне-с еще с вечера мусью Витторио приказали поставить к вам на столик, пока еще вы не проснулись. Сказали, на случай вы спросить изволите, – что от молодого графа проздравление вам со днем рождения… Это из Москвы, от Файе конфеты, я знаю-с, – добавила Глаша с самодовольным видом, – в плетушке бонбоньерка богатейшая, а в ней конфет фунтов десять, больше будет-с, насилу держу!..

Ни словечком не отозвалась на это княжна и отвернулась от нее головой к стене.

Глаша только рот открыла.

Накануне, за ужином в лофисе1, камердинер флигель-адъютанта, с которым она успела познакомиться, подмигивая и нашептывая ей всякие лакейские любезности, отпустил ей между прочим, что «они с барином надеются в Сицком свое счастие получить». Глаша тотчас же смекнула, – а когда всемогущий в доме Витторио передал ей бонбоньерку с приказанием поставить ее на стол княжны сюрпризом, уже не сомневалась, что молодой «красавец-граф приехал сватать ее барышню». В голове ее, не хуже чем у Ольги Елпидифоровны, успело построиться на этой основе целое здание честолюбивых надежд, от которых она всю ночь не спала… И вдруг «ее княжна и глядеть-то на его суприз не хочет»!..

Глаша уныло поглядела ей в затылок, вздохнула и направилась в кабинет со своею «плетушкой»…

– Еще сейчас приходила ко мне горничная генеральши, – проговорила она, не доходя до дверей, – принесла от них записку и пакет к вам-с…

– Где они? Что же ты не даешь их мне? – быстро отозвалась на этот раз Лина, приподымаясь с подушек.

– Извольте получить-с!

Девушка поставила корзинку на туалетный стол и, вынув из кармана письмо и небольшое что-то, завернутое в белую бумагу и запечатанное большою гербовою печатью, передала их княжне.

– Хорошо, – молвила Лина, – а теперь оставь меня, я спать хочу!.. Оставшись одна, она поспешила развернуть записку.

Софья Ивановна писала ей следующее:

«Милая Елена Михайловна! Желаю поздравить вас первая с наступающим вашим двадцатым годом и чтобы подарок мой был первый в этот день. Посылаю вам предмет для меня дорогой и заветный и расставаться с ним могу только для вас. Принадлежал он покойной моей матери, женщине высокого духа и много испытанной в своей судьбе. Звали ее, как и вас, Еленой. Примите в душевное себе укрепление и утешение, а также в память старухи, искренно вас любящей».

«Софья Переверзина».

Запечатанный пакет заключал в себе уложенный в коробочку образок с изображением Воздвижения Честного Креста Святою Царицей Еленой. На задней гладкой доске его золотой оправы вырезаны были слова: Сим победиши!

Лучшего подарка и более кстати не могла получить Лина. Он являлся как бы действительно «во укрепление и утешение» ее после этих конфет, присылка которых глубоко взволновала ее и оскорбила. Она понимала, что это не имело значение простой любезности. Из одного тона голоса ее горничной не оставалось для нее сомнения, что весь дом уже почитает ее за невесту этого «петербургскаго адъютанта», а сам он, очевидно, признает за собою право дарить ее как жених, «и все они в заговоре с ним», говорила себе бедная девушка: «и maman, и Витторио, и Глаша, – весь дом»!..

«Сим победиши!» – прочла она еще раз теперь. Светлая улыбка скользнула по ее бледным устам… Она вытянула из-за сорочки золотую цепочку, на которой навешены были ее крест и медальон с портретом и волосами покойного отца, пристегнула к ним образок Софьи Ивановны, поцеловала его, перекрестилась и, уложившись щекою на руку, заснула мгновенным, младенческим сном…

Но ей не суждено было досыта выспаться в это утро. В начале восьмого чьи-то шаги и смех в кабинете разбудили ее опять.

– Что она, еще спит? – спрашивал