Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Все! – улыбнулся он ей.

– И домой, значит, теперича можно?

– Можете, красавица моя, с Богом!

Она подняла на него свои блестящие карие глаза и вся зарумянилась:

– Спасибо на ласке вашей, миленький барин, век не забуду вашей с его графским сиятельством милости… Ну, кланяйся, дурачок!

И она воззрилась на мужа с безмерно нежною и бесконечно счастливою улыбкой:

– Слышал графский приказ, чтобы не отпущать тебя от себя? И так ты у меня с нонешня дня и будешь ходит на бечевочке, – не выдержала молодая женщина и расхохоталась на радостях звонким, ребяческим смехом…

– А ты больно-то не куражься! – несколько обидчиво проговорил на это «брунет», тряхнув своею, как у барана волнистою, головой.

– Ну, ну, пойдем… богатырь! – Она подхватила его под руку… – Счастливо оставаться, ваше высокородие!..

– Оченно уже вы смешливы стали, Арина Михайловна! – презрительно поджав свои отвислые губы, отпустила ей вслед «madame Зарез».

Ирина, сверкнув глазами, обернулась на нее:

– Довольно от вас наплакамшись, Анна Прохоровна, будет! Может, теперича и взаправду над вами смеяться начнем!..

– Отстань! Чего вяжешься? – прохрипел, толкнув жену в спину, Власьев. – Аль ты прежнего восхотела? Шлюха!..

Они исчезли.

XXXVIII

Тревожный сон поздно заснувшей накануне Лины прерван был рано утром какими-то странными, раздававшимися по соседству ее спальни звуками. Она открыла глаза, насторожила ухо… Из-за стены, отделявшей ее покой от комнаты Надежды Федоровны Травкиной, действительно слышались стоны…

Княжна быстро вскочила с постели, окуталась в свой утренний пеньюар и в туфлях, в спальном чепце кинулась в эту комнату, в которую вела дверь из ее спальни.

Надежда Федоровна, вся одетая, лежала у себя поперек постели, низко закинув голову к самой стене, и рыдала, как умеют рыдать только одни женщины, раздирающим, неудержимым… и невыносимым рыданием…

Лина страшно перепугалась, но не потеряла присутствия духа: налила воды в стакан, приподняла не без некоторого труда ее завалившуюся голову и, придерживая ее одной рукой, успела другой влить несколько капель сквозь ее судорожно сжатые зубы.

Бедная дева пришла в себя, узнала княжну и первым движением закрыла обеими руками свое истрепанное, посиневшее от слез лицо…

– Вы!.. Лина… О, какой стыд! – новым стоном вырвалось у нее из груди.

– Надежда Федоровна, милая, что с вами? – допрашивала ее княжна, сжимая ей руки и заботливо вглядываясь ей в лицо…

– Нет, ради Бога!.. Не спрашивайте!.. Вы ангел… Я недостойна вашего участия… вашего присутствия здесь!.. – порывисто, вздрагивая всем телом и покрывая поцелуями эти захватившие ее руки Лины, говорила девица Травкина. – Я… я своими безумными слезами разбудила вас?.. Ради Бога, простите!.. Простите напоследок! – домолвила она через силу.

– Что это значит? Что вы хотите сказать?.. Maman?.. – не договорила, в свою очередь, встревоженная княжна, искренно любившая бедную компаньонку; княжне представилось, что это отчаяние ее и слезы были последствием какой-либо сцены с ее матерью накануне вечером, после того как Лина ушла из гостиной…

– Нет! – поняла и закачала головой Надежда Федоровна. – Я княгине… всему вашему дому вечно благодарна останусь!.. Я сама… не могу… Я недостойная!.. Я погибшее, опозоренное существо!..

Лина с ужасом глядела на нее – глядела как на помешанную…

Надежда Федоровна скользнула с постели и неожиданно очутилась у ее ног:

– Вы, чистая, святая, вы не поймете!.. – воскликнула она, обнимая ее колени и прижимаясь к ним своим истерзанным лицом. – Я недостойна дышать с вами одним воздухом… мне места нет более здесь… я уйду… уйду!..

– Вы больны, милая, у вас горячка начинается, я пошлю сейчас за доктором! – молвила княжна, пробуя поднять ее с пола.

– Нет, умоляю вас, никакой доктор мне помочь не может!..

Она сама вскочила на ноги, но от слабости чуть не упала опять… Княжна довела ее к креслу у окна; она опустилась в него, бессильная и безмолвная, уронила голову на грудь и долго оставалась так, без слов, без движения…

Она мучительно переживала мучительную ночь, измену любимого человека, торжество и глумление своей соперницы, все это «безумие свое и позор»… Но в то же время перезрелая дева испытывала какую-то едкую сладость в чувстве этой муки – она словно любовалась этим «позором» своим. Воспитанная на нездоровом чтении французских книжек той эпохи, исполненная воспоминаний всяких трескучих фраз и обрывков болезненных мыслей, которые заносила она из этих книг в заветные тетрадки, она теперь с какою-то гордостью думала о том, что и у нее свой роман, – она двадцать лет сряду мечтала о нем, – что и на ее долю выпало «роковое, трагическое горе»… Как отнестись к этому горю, вот в чем состоял для нее вопрос в эту минуту. Очутившись после обморока одна в саду с Ашаниным, она разыграла роль раненой львицы, призывая небесные громы на голову своего «коварного искусителя», обещая ему мщение на этом свете и вечную кару на том, но, убедившись, что ни единая из ее угроз не пронимала его и что «коварный искуситель», смиренно опустив голову, поглядывал на нее так, что вот-вот сейчас и фыркнет ей в нос неудержимым смехом, она кинулась от него со всех ног в свою комнату и разрыдалась со злости до истерики… Придя в себя во второй раз в объятиях Лины, она забыла о раненой львице и почувствовала себя Магдалиной, самобичующеюся у ног «чистого, святого существа»… Теперь наступало третье воплощение «трагического горя» девицы Травкиной. «Оберман», «Лелия»[30]1, мрачные образы литературы разочарования восставали в ее голове… «Да, гордость в страданьи!» – решила она и словно вся озарилась этою мыслью: подняла голову и, улыбаясь своею обычною, презрительною улыбкой, – она считала необходимим презирать самое себя в эту минуту, – обернулась на княжну:

– Скажите, – заговорила она, – я вам кажусь очень безумною?

– Мне кажется, у вас… был лихорадочный припадок, – отвечала Лина, несколько удивленная этою переменой тона, – и вам бы нужно было…

– О, я перенесу, я перенесу! – не дала ей договорить та. – Я буду сильна, я останусь. Я в беспощадной битве жизни!..

И, словно эта отпущенная ею фраза придала ей действительно сил, она бодро поднялась с места:

– Я вас прошу, Лина, забыть все… что происходило сейчас! Все это не стоит вашего внимания!.. Это, как говорит Гамлет, – промолвила она с деланною шутливостью, – одни лишь «сны мои, мои злые сны!..»

Княжна взглянула на нее и побледнела.

Ей вспомнилось вдруг, что сегодня вечером «они отыграют „Гамлета“» – и затем «все кончено!..»

– Сегодня наше представление! – вырвалось у нее с глубоким вздохом.

– Да!.. Мое прощанье со светом! – театрально произнесла, в