Монгольский след - Кристиан Гарсен

Как же это мне опротивело!

Снова терзает меня грусть-тоска…

Параллельно арии с, кажется, того же этажа доносился гнусавый голос, обычный для документальных фильмов о жизни животных:

Лисы редко сами роют норы, чаще они обустраиваются в старых логовищах барсуков и могут использовать их более сотни лет. Нора, как правило, имеет несколько выходов. Планировка логова обычно включает…

Однако тут Чжу Вэньгуан перестал прислушиваться, сосредоточившись на восхождении.

Добравшись до площадки третьего этажа, на несколько мгновений замер перед дверью слева. Осторожно приложил к ней ухо — и ничего там не услышал. По краям двери не было видно ни лучика света. Телевизор на четвертом продолжал гундосить:

Брачный призыв лиса звучит жалобно, иногда напоминая крик павлина…

Другой голос, более высокий и чистый, теперь был слышен чуть лучше:

Среди буйства пунцовых лепестков и зеленеющих листьев

Двое сердец утонули в любви.

Их союз был запечатлен на камне еще в одной из предыдущих жизней

И в наше время возродился вновь.

Точно, это был «Пионовый павильон». Чжу Вэньгуан затаил дыхание и легонько надавил ладонью на дверь. Та была закрыта.

«Ну, ничего странного», — подумал он.

Четыре раза поскребся кончиками пальцев, говоря себе, что, если молодая женщина с кодовым именем Гибискус ожидает его прихода, она, наверное, уже приготовилась к бегству и, возможно, стоит в нетерпении прямо за дверью с дорожной сумкой в руке. Это, во всяком случае, хотя бы чуть-чуть облегчило их дело. Но в ответ — тишина. Ни малейшей реакции.

Дверь была металлическая, довольно тонкая, распахнуть ее можно было и снаружи. Он мягко повернул ручку и, миллиметр за миллиметром, приоткрыл дверь. Этажом выше один из телевизоров продолжал транслировать арии-речитативы, второй же к этому времени умолк. Дверь открылась уже достаточно, чтобы он смог наполовину протиснуться внутрь. Света нигде в квартире не было, освещали ее лишь скудные отблески улицы, с которой он поднялся сюда. В узком поле зрения между дверным проемом и самой дверью он сумел разглядеть только стол, а на нем — ворох каких-то бумаг, кружку Nescafé, пепельницу и газету. Музыку из караоке-бара стало слышно немного лучше. Чжу Вэньгуан распахнул дверь шире — она при этом слегка скрипнула — и проник в квартиру.

Войдя в комнату, он одновременно отметил три вещи: этажом выше умолк и второй телевизор, внизу на улице раздаются какие-то голоса, а слева от него на кровати неподвижно лежит, свернувшись калачиком, хрупкое женское тело.

«Мумия, — подумал он непроизвольно. — Нет, плод в материнском чреве».

Но это оказалась просто молодая женщина. Она подняла в его сторону голову с глазами, полными слез. Он уже достаточно привык к темноте и смог различить шрам у нее под левым глазом.

«Наверняка, след от удара отверткой, о котором упомянул Утиный Клюв».

Впрочем, времени на раздумья у него не было. Он спрятался за открытую дверь и прижался к стене: голоса переместились с улицы в подъезд, стал слышен топот поднимающихся по лестнице ног. Кончиками пальцев он поглаживал в кармане пистолет, но всё же надеялся, что воспользоваться им не придется.

6. Очная ставка

Худющий мальчуган с кривыми ногами и длинными, как у меня, руками, лицо довольно суровое, темные расщелины глаз, жесткие от пыли, словно метла, черные волосы, подсохшая корочка сопли под носом — в общем, я сразу же его узнал. Я, то есть Чэнь Ванлинь, или Чэнь-Костлявый, а еще меня иногда называют Чэнь-Крысиная-Мордочка, хотя это досадное прозвище представляется мне абсолютно беспочвенным, ведь слегка выступающей верхней челюсти совершенно не достаточно, чтобы говорить о каком-либо сходстве с профилем крысы, вопреки смехотворным фантазиям по этому поводу, например, моей сестры Сюэчэнь — кстати, очень красивой, которая завела себе привычку по-дружески подтрунивать над моей внешностью. Да, впервые с тех пор, как я начал рассказывать эту историю, равно как несколько других, которые от нее ответвляются или перекликаются с ней некоторыми деталями, или прячутся внутри нее, или укрывают ее под собой, или разворачиваются параллельно, или ею подпитываются, или резонируют с ней, или ее обрамляют, или напрямую ее цитируют, или вовсе к ней не причастны, я представляюсь под собственным именем — у меня ведь есть и множество других разнообразных «я», от лица которых я что-нибудь рассказывал либо еще расскажу: к примеру, с точки зрения француза, вместе с которым мы путешествуем, и второго француза, которого мы разыскиваем, моей очаровательной сестры, летящего орла, туповатого полицейского, двуполого собаки-лиса, будущей мумии, частного сыщика, второй будущей мумии, а также монголки, которую я и в моих снах, и в том, что большинство людей называют реальностью, видел только со спины, юной россиянки с грустными глазами, вот этого мальчишки, стоящего теперь передо мной и настороженно не спускающего с меня глаз, не говоря уж о десятках других персонажей — животных, растений и людей — многих из них я уж и сам позабыл.

Он стоял там лицом к нам — Шамлаян-Сопляк, о котором я впервые услышал в юрте моего кузена Амгаалана и которого уже видел в хижине старого лиса, — этому-то мальчишке и принадлежал насмешливый голос, что встревал в мои ночные видения. Впрочем, я пока что не знал, понимает ли он, кто я такой, и насколько осознанно он вторгается в мои сны. Он хранил молчание и смотрел на меня изучающе, но это еще ни о чем не говорило, поскольку, должен признать, временами он так же внимательно посматривал на француза Розарио — вероятно, первого европейца, которого ему случилось повидать в своей жизни. Рядом стояла с улыбкой на губах его мать, выслушивая сбивчивые объяснения нашего гида (я так предположил, потому что ведь трудно быть точным, когда толком сказать нечего) о причинах нашего визита к ним. Она была беременна, и, понятно, меня это насторожило. Она была красивой, хотя и не настолько, как моя сестра Сюэчэнь, но всё же весьма привлекательной — с гордой осанкой и очень изящными жестами. В ее манерах ощущалось врожденное благородство, словно это была княгиня кочевников из древних времен. На встрече присутствовал еще один мальчик, круглощекий малыш — наверняка, младший сын молодой женщины: он, прикусив палец во рту, держался позади брата и матери. Поднялся ветер, предвестник дождя. Между гор собрались свинцовые тучи, нависли как раз над этим поросшим травою плато, на котором семья разбила свой