Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Плодами дел своих можешь любоваться, батюшка, – возгласила она громко, машинально протягивая губы к его лбу, пока он наклонялся к ее руке, – молодца взрастил, нечего сказать, молодца!..

Бедный Ламартин не то вздохнул, не то усмехнулся, раскланялся галантерейно с дамами, пожал с чувством на ходу локоть Ашанина и поспешными шагами вышел из комнаты.

Марья Яковлевна тотчас же обратилась к Иринарху:

– Отец твой с большого характера привык пред тобою пасовать; ну, a у меня, батюшка, и свой царь в голове есть, авось пред умом твоим и не струшу. Почему это, по-твоему, скажи на милость, Лаврецкий этот – «тряпка»?

Студент судорожно повел своими бесцветными губами:

– А по-вашему, он – человек?

– А чем не «человек» по-твоему?

Он чувствовал, что она его «допекает» и хочет «к углу прижать» и что дальнейший разговор по этому поводу должен непременно вызвать бурю.

– Очень уж он грузен и тяжел на подъем, – сказал он уклончиво под видом шутки.

Но в то же время глаза его встретились с обернувшимися на него глазами Киры. «Что же ты, отступаешь?» – насмешливо, показалось Иринарху, говорили они ему…

– Что можно другого сказать, – желая выражаться учтиво, поспешил он добавить к первым словам своим, – про такого господина, которому счастие само дается в руки, и который, в виду первого затруднения и смущаясь всякими старыми бреднями, добровольно отказывается от него и, поджав хвост, ретируется, как последний из пошляков?..

– Как это так, «ретируется»? – воскликнула Марья Яковлевна. – Что ж ему делать было, когда жена его не померла и приехала к нему?

– Так что же такое?

– Как что? Значит, жениться ему на Лизе нельзя было.

Губы Иринарха задергало снова:

– Да любил он ее или нет?

– Конечно, любил.

– A она его?

– Если б не любила, не пошла бы она с отчаяния в монастырь, – вмешалась в разговор Сашенька.

– В этом-то и пошлость! – фыркнул Овцын.

– Неужели, d’après vous, ей лучше было бы épouser cet affreux Паншин? – визгнула, в свою очередь, Женни, отирая глаза.

Иринарх еще раз глянул в сторону княжны Киры. Она склонилась над своею работой и как бы не слушала.

– Когда люди любят друг друга не салонным, дряблым чувством, a искреннею страстью, – вымолвил он особенно резко, как бы с тем чтобы вызвать ее внимание, – нет соображений, как и не может быть препятствий для них к удовлетворению влекущего их друг к другу естественного и вполне законного стремления!

Марья Яковлевна так и вскинулась:

– То есть, это, батюшка, по-нашему, по-русски, то значит, что ей, Лизе, надо было бежать из родительского дома, да еще с женатым человеком. Так оно, по-твоему, или нет?

– Вы сказали! – хихикнул он на это.

– То есть, – продолжала Марья Яковлевна, все более разгорячаясь, – чтобы честная девушка сделала из себя потерянную женщину?

– Зависит от понятий, – отрезал он в ответ, – по вашему мировоззрению – «потерянная», a с естественной и здравой точки зрения, честность ее только бы и началась с той минуты, когда б она решилась разорвать путы пошлой старой морали и следовать открыто прямому влечению своей природы.

Марья Яковлевна уже не в силах была сдержать свой гнев:

– Да как ты смеешь! – вся багровая закричала она на него. – Как ты смеешь в моем доме… при девушках проповедывать такие мерзости!.. Если отец твой довел свою слабость до того, что ты чуть его не бьешь… если тебя здесь может кто и слушает с удовольствием, – и она сверкнула взглядом в сторону племяницы, – так я тебе этого не позволю никогда, слышишь?

– Так ведь сами вы спросили, я вам и отвечал; не стану врать из угоды вам! – нагло отпустил он в свою очередь, чувствуя, что сожигает свои корабли, но держа прежде всего в мысли «не показаться трусом» в глазах Киры.

– Иринарх! – вскликнула перепуганная Александра Павловна, подымаясь с места. – Maman, прошу вас, оставьте его!..

Но Марья Яковлевна, как всегда бывает в таких случаях, была тем более оскорблена, чем справедливее было возражение, что сама же она его вызвала на ответ:

– A я тебя прошу выйти вон, – крикнула она на него, – и твоих дерзостей слушать не хочу!..

Иринарх поднял на нее глаза, полные неисходной злобы… Губы его перекосились, как бы готовясь разразится потоком язвительных слов… Но он сдержался, кивнул презрительно головой и с места, никому не кланяясь, быстрыми шагами направился к двери.

Не доходя до нее, он остановился подле Киры, сидевшей по своему обыкновению одна на конце стола, и протянул ей руку.

– До свидания, Кира Никитишна! – громко, вызывающим голосом проговорил он.

– До свидания, – машинально повторила она, равнодушно подавая ему свою.

– Только не в моем доме, конечно! – послышался следом за этим возглас разбешенной Марьи Яковлевны, между тем как он, энергическим движением пожав пальцы княжны, исчезал за дверью.

Княжна воззрилась в нее через стол с какою-то странною усмешкой и высоко приподняла плечи.

Умоляющий взгляд Александры Павловны остановил вовремя срывавшееся с уст ее матери резкое, непоправимое уже, быть может, слово…

Кира вернулась к своему месту, собрала со стола лежавшие на нем шитье, ножницы и катушки ниток, уложила все это в свой рабочий ящик, обвела присутствовавших общим кивком и вышла из столовой.

Последовало общее, тяжелое молчание. Никто словно не смел поднять глаз на другого. Хозяйка, с багровыми пятнами на лице, порывисто дышала под своей кирасой, упрекая себя внутренно за излишнюю горячность и в то же время усиленно доказывая себе, что поступить так, как она поступила, был ее «прямой, священный долг», и что она, конечно, чрез порог свой не допустит более в жизни этого «мерзавца», a что касается до того, чтоб она (то есть Кира) виделась с ним в другом месте, – «так это мы еще посмотрим!»… Ашанин, упершись взглядом в скатерть, молча барабанил по ней ногтями: «Шут-то ведь этот гороховый на сочувствие ее, пожалуй, рассчитывает, – рассуждал он мысленно про Иринарха и княжну, – а он для нее букашка, и взгляда не стоящая»… У Сашеньки от волнения то и дело выступали слезы на ресницах. Сконфуженная Женни сидела подле нее, размышляя в свою очередь, что «эта Кира наверно уж убежала бы с Лаврецким, если бы была на месте Лизы Калитиной… да что, впрочем, и сама она, Женни, право, не знала бы, как поступить, если бы такой, женатый, человек ей уж очень нравился»…

Она первая сочла нужным заговорить «pour rompre ce silence glacé»8:

– Борис завтра будет? – спросила она Сашеньку.

– Надеюсь, да! – встрепенулась та.