Монгольский след - Кристиан Гарсен

для птицы, сочетающее заливистую трель гласных и текучесть согласных. Представляю, как он поворачивает голову, слегка меняет ориентацию маховых перьев, ныряет в попутную струю ветра и уносится к скалам вдали, чтобы предупредить там Эженио о нашем прибытии.

Эженио сейчас где-то там, я это знаю точно. Убежден, потому что решился все же поверить этому странному китайцу, видящему вещие сны, в которых фигурируют монгольские шаманы или ясновидящие дети, поверил этому милому фантазеру, якобы повстречавшему в Сибири девчушку-прорицательницу и похожее на лиса озерное божество, доверился этому полубезумному визионеру, сказавшему мне, что, что уже написал, опираясь на всякого рода детали, которыми я смог поделиться с ним, некий текст, рассказывающий об Эженио еще до его поездки в Монголию, и к тому же, по его словам, планирует написать о приключениях Эженио большую историю и назвать ее «Перевоплощения лисов», а кроме того, уверяет меня, что Смоленко действительно мертв и что он уже успел также написать совсем короткий текст об этой смерти, основываясь на собственных то ли умозаключениях, то ли догадках или видениях — я уж не знаю, и вообще, что касается меня — я уже мало что тут понимаю, даже и не пытаюсь. В настоящее время он параллельно пишет, если не ошибаюсь, сразу восемь историй разной длины. Попытаюсь перечислить: истории об Эженио, о Смоленко, о монголке Пагмаджав, которую мы видели, когда были у его кузена, об орле по имени Лелио Лодоли, о китайском сыщике Цзо Ло, то есть Зорро, о мальчишке Шамлаяне, к которому сейчас едем, о двух американцах, разыскивающих отшельника в пустыне, и еще историю о нас самих. Сегодня утром, пока еще не отправились в путь, он мне сказал:

— Моей сестре, знаете ли, было бы очень интересно познакомиться с вами. Могли бы побеседовать с ней об английской литературе и вы сами увидели бы, какая же она красивая.

Я выразил свое согласие — а что еще мне оставалось? Тем более, что выглядел он немного не в себе, и к тому же, должен признать: мне по душе его чистосердечие. Еще он сказал:

— Знаете, я забыл раньше сказать: накануне своего отъезда Ирина повторила то, что сказала, когда мы с ней пробирались сквозь сибирский лес и мне вспомнился мой дедушка — он ведь охотился в похожих краях: мне, мол, суждено отправиться на поиски того француза, автора книги, которую я держал в руках в хижине. И добавила тогда, что его, по всей видимости, приютили кочевники. А еще упомянула, как умер русский, которого поехал искать тот француз: похоже, его убили. Но я, к сожалению, слушал вполуха, ведь я не был знаком ни с тем русским, ни с французом и не видел веских причин, зачем бы мне заниматься их поисками. К тому же, решил, что она могла перепутать сообщения, адресованные разным людям.

— Значит, кочевники… — пробормотал я.

— Так она сказала, — подтвердил Ванлинь. — Вот доберемся до стойбища и там спросим.

— А почему она сразу же всего не сказала?

Он ответил без тени сомнения:

— Потому что она не может знать наперед, какое именно прозрение, где и как ей откроется. Она ничем не управляет — в противоположность мне с моими снами, если угодно. Если не считать тех случаев, когда в эти сновидения вмешиваются посторонние люди, — впрочем, с такими вторжениями, надеюсь, скоро будет покончено, — заключил он, облегченно усмехнувшись.

Я снова лишь поддакнул. Ну, не спорить же с ним, в самом деле? Общаясь с безумцем, приходится самому выглядеть, как сумасшедший.

— Она также сообщила, — продолжил он, — что русский после смерти стал похож на иссушенного младенца и что его имя теперь, если не ошибаюсь, — Ёсохбаатар. Мне казалось, я забыл это имя, но потом выяснилось, что всё же помню, потому что несколько дней назад оно у меня всплыло во сне.

Я бросил на него пустой взгляд. «Во сне», ну конечно.

— Уж не знаю, что это за имя такое, — сам удивился он. — Того русского ведь, кажется, по-другому звали? Имя не его?

— Нет, — пожал я плечами. — Звучит, кстати, как монгольское.

— Оно может что-нибудь означать, — предположил Ванлинь, — вы бы спросили у нашего гида.

Совет был разумным. Я подошел к Самбуу, складывавшему столик после завтрака, и спросил, что значит слово «Ёсохбаатар». Мне пришлось повторить его два или три раза, ведь по-монгольски я — ни в ухо, ни в рыло, потом ответил, слегка удивленно:

— Если в виду имеется действительно «Ёсохбаатар» — это значит, примерно, «развивающийся» или «растущий». «Тот, кто становится». А почему вы спросили?

— Просто так, — увильнул я. — От нечего делать.

Он не настаивал. Вскоре после этого мы расселись по своим местам в джипе.

— В таком случае всё ясно, — сказал Ванлинь, когда Дохбаару с пятой попытки удалось оживить стартер и тот, наконец, завел двигатель. — Это даже банально: вечный круг смертей и рождений. Он умер и возрождается уже другим.

И он, как обычно, раскрыл свой блокнот, усыпанный иероглифами.

Эженио у кочевников. Новорожденный, иссушенный, бурно развивающийся Смоленко. Мне лично тут не было ясно совсем ничего.

2. Фрагмент одного из рассказов Чэня-Костлявого

Лис Чжу Вэньгуан, защитник обездоленных (1)

Замка в двери не оказалось. Адрес был, вроде бы, правильный — Шаньгун Лу, 323: во всяком случае, его и дал ему позавчера Утиный Клюв. Ржавая железная дверь отворилась, слегка скрипнув — совсем чуть-чуть. Стояла уже глубокая ночь, но воздух продолжал плавиться от жары. Неподалеку, повизгивая клаксонами, гудел Народный проспект, запруженный большегрузными автомобилями, источающими зловонную гарь. Шум беспрепятственно долетал до этих безлюдных, темных улочек с разбитым асфальтом, застроенных, видимо, на скорую руку в семидесятые некогда белыми, а теперь закопченными зданиями. Впрочем, гул проспекта в некоторой степени заглушался гудением множества кондиционеров, развешанных рядом с каждым окном на всех обшарпанных невысоких фасадах, и липкими струйками музыки, брызгающими из расположенного по соседству караоке-бара «У Нююрикки», чьи голубые, с металлическим оттенком, пульсирующие огни освещали тротуар под собой и стену напротив. Легкий скрип двери привлек внимание кота, копавшегося в груде распоротых пакетов с мусором, от которых с удесятеренной, благодаря зною, силой несло букетом запахов прогорклого масла и подгнивших овощей. Заметив человека, стоящего перед дверью, он некоторое время изучающе смотрел на него, а затем, убедившись, что в ближайшее время тот не представляет опасности, возобновил свои кропотливые раскопки.

— Улица Шаньгун Лу, — сказал ему позавчера Утиный Клюв, — заблудиться там невозможно. Второй поворот направо после второго поворота направо за круглой площадью с цветником на Народном проспекте, когда