Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

тонки слишком!.. Заметьте, как глубоко и верно схвачено это у Шекспира: Гамлет — натура вдумчивая, рефлективная, – «мечтанью преданный безмерно»4, как сказал когда-то Пушкин про современного человека, к которому Гамлет так удивительно, так невероятно близок, что сам Гейне5, его ближайший представитель, не ближе к нему; такие люди мало подвижны, склонны к раннему ожирению; он тяжел на подъем, страдает астмой, – помните сцену поединка? – «Он толстоват и дышит коротко»[2], – говорит прямо мать о нем… Попробуйте, попробуйте себя на этой роли! – как-то вдруг оборвал князь, словно устав или не желая продолжать. Гундуровым овладело смущение.

– Вы, я вижу, такой знаток, князь, – проговорил он робко, – что я, мне кажется, никогда не осмелюсь выйти перед вами…

– А вы как же-с, – и князь с тем же строгим, почти повелительным выражением, с каким он глядел, внушая Гундурову бодрость духа, взглянул на него опять, – вы бы хотели играть для тех, которые аза в глаза не понимают?.. Таких у вас будет полна зала, – можете быть спокойны!..

– Не слушайте его, князь, – Ашанин замахал руками, – я слышал не раз, как он читает роль, и заранее уверяю вас, что он удовлетворит вас более, чем все слышанные вами в Европе актеры!..

– Верю! – искренним тоном отвечал князь Ларион на эту наивную приятельскую похвальбу, – верю, – как бы про себя повторил он, – потому что одна из принципиальных черт этого характера, его колебания и неустой, никому, кажется, так непонятна, как русскому человеку…

– Который, – подхватил на лету со смехом Ашанин, – «на все руки», как сказал Брюлов6, «но все руки коротки»!..

– Да-с, – сухо ответил князь, – только об этом, пожалуй, скорее в пору плакать, чем смеяться…

Коляска молодых людей подъехала тем временем к крыльцу флигеля, у которого они сами с князем теперь остановились, и слуга Сергея Михайловича принялся стаскивать с козел привязанный там чемодан Ашанина.

– Потрудись, любезный, – сказал ему князь, – зайти сюда к дежурному, направо, и разбуди его, чтоб он шел с ключами скорее комнаты отворять. Как вам удобнее, господин, вместе или порознь?

– Вы извините меня, князь, – сказал Гундуров, – но я никак не рассчитывал встретиться с вами, и потому у нас положено было с Ашаниным, что я его только довезу сюда, а сам тотчас же отправлюсь к тетушке, которую еще не видал…

– Вы всегда успеете выпить здесь чашку чаю, – прервал его князь Ларион; – вам до Сашина никак не более часа езды, а теперь, – он вынул часы, – половина седьмого. Софья Ивановна, при всех ее качествах, – примолвил он шутливо, – не имеет, вероятно, моей привычки вставать зимою и летом в пять часов утра…

– Зимою и летом! – даже вскрикнул Ашанин.

– Точно так-с, – и советую всем делать то же. Сам я веду этот образ жизни с двадцатипятилетнего возраста, по совету человека, которого я близко знал и высоко ценил, – Лафатера7, и до сих пор благословляю его за это… А вот и дежурный!.. Показать господам комнаты и подать им чаю и кофе, куда они прикажут!.. Ваш приятель, господа, живет тут же, в этом флигеле… Я не прощаюсь с вами, Сергей Михайлович, – примолвил князь, – но вы мне дозволите докончить мою ежедневную двухчасовую прогулку, – это также составляет conditionem sine qua non8 моей гигиены.

И, кивнув молодым людям, он удалился.

– Да, он действительно очень умен и образован! – молвил Гундуров, подымаясь с Ашаниным по лестнице вслед за бежавшим впереди слугою.

– И ядовит! – примолвил его приятель. – Заметил ты, как он кольнул меня моим ничегонеделаньем?.. Что ж, – вдруг глубоко вздохнул красавец, – он правду сказал: плакать над этим надо, а не смеяться!..

Гундуров улыбнулся – ему не впервые приходилось слышать эти ни к чему не ведшие никогда самобичевания Ашанина…

Они вошли в коридор, по обеим сторонам которого расположены были комнаты, назначаемые гостям…

Не проспавшийся еще слуга ткнулся о первую попавшуюся ему дверь:

– Пожалуйте! – приглашал он, зевая.

– Мы бы прежде всего хотели увидать господина Вальковского, – сказал Ашанин.

– Вальковского? Это то-есть, какие они из себя будут? – недоумевал сонный дежурный.

– А вот я тебе объясню: волчьи зубы, на голове бор, и в театре целый день с рабочими бранится…

– Знаю-с! – широко осклабился понявший слуга и протер себе глаза, – пожалуйте!

III

Вальковский спал спиною вверх, ухватив огромными ручищами подушку, едва выглядывавшую из-под этих его рук и раскинувшихся по ней, словно ворох надерганной кудели, всклокоченных и, как лес, густых волос.

– Гляди, – расхохотался Ашанин, входя в комнату с Гундуровым, – фанатик-то! Ведь спит совсем одетый, – только сюртук успел скинуть… Пришел, значит, из «театрика» без ног и так повалился… Экой шут гороховый!..

– Жаль будить его, беднягу! – говорил Гундуров.

Но Вальковский, прослышав сквозь сон шаги и голоса, встрепенулся вдруг, быстро перевернулся на постели, сел и, не открывая еще глаз, закричал:

– Что, подмалевали подзоры1?

– Чучело, чучело, – помирал со смеху Ашанин, – какие тебе подзоры! Гляди, кто перед тобою!..

– Гундуров, Сережа, мамочка! – визгливым фальцетом от преизбытка радости заголосил Вальковский. – Разумница ты моя писаная!.. Князь говорил мне вчера, что тебя ждут… Станешь играть доктора? – так и огорошил он его с первого раза.

– Какого доктора? – проговорил озадаченный Гундуров.

– Да в Шиле… Зяблин отказывается, дрянь эта салонная! Чижевский еще, черт его знает, приедет ли…

– А я тебе говорю, – так и напустился на него Ашанин, – чтоб ты мне про свое шило и заикаться не смел, а то я тебе им брюхо пропорю… Станет Сережа об эту твою мерзость мараться, когда мы вот сейчас порешили с князем «Гамлета» ставить…

– «Гамлета»! С князем!.. – Вальковский даже в лице изменился и судорожно начал ерошить свои сбитые волосы. – Какая ж мне там роль будет?.. Горацио разве сыграть мне? – неуверенно, сквозь зубы проговорил он, исподлобья поглядывая с постели на Ашанина.

– Ну, с твоим ли мурлом, – крикнул на него тот опять, – лезть на молодые роли, да еще на резонеров! Или не помнишь, как ты провалился в Герцоге в Скупом рыцаре?

Сконфуженный «фанатик» опустил голову и принялся натягивать сапоги на ноги.

– Полоний, вот тебе роль! Да и то еще надобно тебя пощупать.

– Нечего меня щупать! – огрызся на этот раз Вальковский, – на репетициях я себя не покажу… Я актер нервный, играю как скажется…

– И лжешь, лжешь, от начала до конца лжешь, – доказывал ему Ашанин, – во-первых, у тебя не нервы, а канаты, которые топором не перерубишь; во-вторых, только то у тебя и выходит, что ты у себя в комнате перед зеркалом проделал сто раз, пока добился своего эффекта… А как ты