Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– А знаешь, что, Сережа, я тебе скажу, – ведь ты ужасный гордец!

Румянец внезапно вспыхнул на щеках Гундурова:

– Я гордец! Из чего ты взял?..

– А из того, голубчик, что я тебя лучше самого себя знаю… Только поверь, тебя здесь ничто не оскорбит!

– Да я и не думал…

– Ну, ладно!

И Ашанин, не продолжая, побежал на паром.

– Колокольчик подвяжи! – наставлял он ямщика, – а то мы, пожалуй, там всех перебудим. Бывал ты в Сицком?

– Как не бывать, батюшка! Возили!..

– Так как бы нам так подъехать, чтоб грохоту от нас поменьше было?

– Да вам к кому, к самим господам, аль к управителю? – молвил на это уже несколько свысока ямщик.

– К скотнику, милый мой, к скотнику! – расхохотался Ашанин. – Трогай!..

Они поднялись по шоссированной, отлогою спиралью огибавшей гору дороге – и очутились у ограды на каменных столбах, с железными между ними копьями, острием вверх, и высокими посередке воротами-аркою, над которой словно зевала разинутая пасть грубо вытесанного из местного камня льва на задних лапах, с передними, опиравшимися на большую позолоченную медную доску, на которой изображен был рельефом княжеский герб Шастуновых. Все это было ново и резало глаза свежею белою краской и резкостью линий…

– Ишь ты, зверища-то какого подняли! – проговорил ямщик, осаживая лошадей пред полупримкнутыми половинками ворот и заглядываясь наверх.

– Въезжать, что ль? – спросил он, оборачиваясь к господам.

– Безвкусица-таки порядочная!.. – также подняв глаза на каменного зверя, молвил Гундуров и смутился…

Перед ним стоял только что вышедший из ворот высокий и сухой, в широкополой серой шляпе и длинном сюртуке à la propriétaire1 мужчина, которому по бодрому его виду, едва заметной проседи и живости темных глаз, светивших из-под седоватых, как и его волосы, бровей, можно было дать на первый раз никак не более пятидесяти лет.

Он стоял, глядя на Гундурова и мягко улыбаясь тонко сложенными губами, как бы говорившими: я совершенно с тобою согласен.

– Князь Ларион Васильевич! – воскликнул Ашанин, поспешно снимая шляпу и выскакивая из коляски… – Позвольте, – заторопился он, – представить вам спутника моего и лучшего друга…

– Сергея Михайловича Гундурова, не так ли? – досказал сам князь, с тою же мягкой улыбкой, и протянул этому руку. – Софья Ивановна ждет вас давно, – прибавил он, как-то особенно внимательно и приветливо продолжая глядеть в лицо Гундурову.

– Вы ее видели? – даже несколько удивился тот.

– Непременно-с! Как только узнал о ее прибытии в Сашино, поспешил навестить… Я давно привык любить и уважать вашу тетушку! – как бы счел нужным объяснить князь ту благосклонность, которую он теперь видимо оказывал незнакомому молодому человеку.

– Княгиня Аглая Константиновна будет очень рада вашему приезду, – сказал он Ашанину, – вы ведь, кажется, главный рычаг в ее театральной затее?..

– Позвольте отклонить неподобающую мне честь, – весело отвечал красавец, – я только вчинатель, а главная пружина деятельности – приятель наш, Вальковский… Смею спросить, ваше сиятельство: как он ведет себя здесь? Видите ли вы его иногда?

Усмешка еще раз скользнула по устам князя Лариона.

– Является к обеду, и то не всегда; целый день в театре – пилит, мажет и клеит.

– Он как есть – фанатик! – засмеялся Ашанин.

– Да, – сказал на это серьезным тоном князь, – черта редкая у нас и всегда говорящая в пользу человека… Что же ты стоишь, милый мой, – он глянул на ямщика, – въезжай!..

– Куда прикажете подъехать? – спросил Ашанин.

– Я вам укажу.

Он вошел с молодыми людьми на двор и направился к одному из флигелей.

– Мне говорила почтенная Софья Ивановна, что вы из Петербурга бежали? – обратился он снова к Гундурову, очевидно вызывая молодого человека на откровенный рассказ.

Гундурову нечего было скрывать; к тому же этот, казавшийся ему в детстве «суровым», человек влек его к себе теперь своею приветливостью и обаянием какого-то особого изящества всей своей особы. Он передал ему в коротких словах все то, что уже известно нашему читателю.

Князь слушал внимательно, медленно подвигаясь вперед и глядя не на него, а куда-то в сторону, совершенно, казалось, бесстрастными глазами; только по изгибу его губ змеилось какое-то едва уловимое выражение печали…

Гундуров давно замолк, когда он, остановившись посреди двора, проговорил вдруг почти строго:

– Главное – душевная бодрость!.. Мне недавно показывали стихи… с большим талантом и горечью написанные, – вы их верно знаете? – там говорится: «Разбейтесь силы, вы не нужны»[1]2. Не верьте, не отдавайтесь этому! Вы молоды!.. Рано ли, поздно ль, силы эти – они пригодятся… И так же внезапно переменяя тон: – Это, кажется, у вас в водевиле в каком-то поется, – князь обернулся на Ашанина. – «Не все-ж на небе будет дождь, авось и солнышко проглянет!..»

– Не помню-с, а с моралью согласен! – отвечал, смеясь, Ашанин, – даже всю дорогу от Москвы сюда проповедывал ее Гундурову… И если, ваше сиятельство, не откажете в вашем согласии, мы ее тотчас же приложим к делу?

– Что такое? – спросил, слегка нахмурясь, князь.

– Я уговариваю Сережу принять участие в наших спектаклях здесь и именно сыграть роль Гамлета, которую он наизусть знает и страстно любит…

Князь поднял вопросительно глаза на Гундурова, затем перевел их на Ашанина, впившегося в него, в свою очередь, своими выразительными черными глазами, и тотчас же сообразил, в чем дело…

– Это прекрасная мысль, Сергей Михайлович, – поощрил он его, – и затея Аглаи Константиновны примет таким образом совсем иной, серьезный характер…

– А уж какая Офелия будет у нас княжна Елена Михайловна! – вскликнул, торжествуя, Ашанин.

Под нависшими веками князя Лариона что-то мгновенно сверкнуло и погасло.

– Офелия… д-да… она действительно… – проговорил он, как бы думая о чем-то другом и не глядя на наших друзей…

Он опять остановился.

– Так вы хотите играть «Гамлета», молодые люди?.. Я видел «Гамлета» на всех сценах Европы, и, между прочим, в Веймаре, в то еще время, когда Гёте был там директором театра, – заговорил князь после минуты молчания с каким-то внезапным оживлением, – и, признаюсь вам, выходил каждый раз из театра неудовлетворенный… Ведь это удивительное произведение, господа, и невообразимо сложный тип, и 3-Гизо совершенно справедливо сказал, что два века не успели еще исчерпать всю его глубину…-3

– Да, это верно, – воскликнул Гундуров, – и потому, может быть, он так и манит, так и влечет к себе, что каждый подступающий к нему находит в нем как бы личные, родственные ему черты.

– И, может быть, именно вследствие этого, – заметил, в свою очередь, князь Ларион, – он в исполнении так редко удовлетворяет всех… У вас подходящая к типу наружность, – прервал он себя, оглядывая Гундурова, – белокурое бледное лицо, задумчивый облик, – князь усмехнулся: –