Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

старому безобидному Рийхи-Кустаа, не скрывавшему своего восхищения заграничной шапкой. Ману оглядел мужчин, но все молчали, невольно отступив подальше от стола. Боязливо попятился даже соседский Вихтори, который за спиной пехтора обычно бахвалился своей смелостью. «Молчат, как в рот воды набравши, — подумал Ману, оглядывая торппарей. — Могли бы и заступиться за старика...»

Пехтор еще раз посмотрел на Ману, но парень выдержал злобный взгляд. Ману не боялся управляющего, да и почему он должен его бояться? Он ведь честно выполняет свою работу.

С язвительной усмешкой управляющий проговорил: «Тоже мне Хуксли...» Лошадиные зубы пехтора при этом как-то странно лязгнули.

Управляющий поднялся и неторопливо, с чувством собственного превосходства, принялся застегивать свободную, длинную куртку. На ней было шесть прорезных карманов, отделанных коричневой кожей. Карманы отчетливо выделялись на сером сукне — два больших кармана по бокам и два спереди, чуть пониже пояса, а сверху еще два маленьких нагрудных карманчика.

Из окна людской Ману видел, что управляющий остановился посреди двора. Вид у него был очень самодовольный. Парню вдруг нестерпимо захотелось выйти на улицу и сказать что-нибудь злое и грубое этому хозяйскому холую, как-то защитить торппарей и самого себя. Отец всегда говорил сыновьям, что человек не должен ничего бояться. Ни хозяев, ни бога, ни смерти. Ману помнит об этом и при встрече кивком головы, первым здоровается с хозяевами, но, если они не отвечают на его приветствие, он им больше не кланяется.

Ману приучен подчиняться и исполняет распоряжения пехтора, но вовсе не из страха. Он делает это скорее по принуждению, потому что мир пока еще так несправедливо устроен.

Не испугался Ману пехтора и прошлым летом... Тогда пехтор послал его косить траву в господском яблоневом саду, прямо за новым каменным домом. «Косить аккуратно и яблок чтобы не трогать», — предупредил управляющий.

Об этом Ману можно было бы и не напоминать. Он ничего не ответил, только презрительно взглянул на пехтора.

— Да, да, заруби себе на носу... Не трогать, — повторил управляющий, поддразнивая Ману.

Трава под яблонями была густой, сочной, и косить ее было приятно, хоть и нелегко. Таков уж крестьянин. По врожденной любви к земле он радуется и сочной траве в хозяйском саду, и богатому хозяйскому урожаю.

Ману косил в одной рубахе, закатав рукава. При каждом взмахе Косы трава ложилась ровным рядком, наполняя воздух пьянящими запахами полевых цветов. Послушное тело поворачивалось и двигалось, как маятник, коса описывала длинную дугу и, прошуршав в траве, начинала новый полукруг... Шаг за шагом, взмах за взмахом, неторопливо, чуть наклонив вперед голову, так что прядь льняных волос спадает ему на глаза. Еще короткий шаг, и в широком размахе поет, звенит коса!..

Когда вечером Ману закончил работу, большая часть сада была скошена, и свежая трава лежала на земле ровными полукружьями. В дальнем конце сада Ману присел на груду камней и устало огляделся. Как щедра природа: даже на такой каменистой земле растит столько трав и кустов — таких сочных, пахучих. И как они разрослись! Тут и малина, и смородина, а трав и цветов даже не перечесть. Какие-то воздушные соцветия, словно тонкая паутина, камнеломки, толстые и длинные дудки, дикая цепкая вика — и все это переплелось между собой, сливаясь в сплошной яркий ковер.

Отдохнув немного, Ману поднялся и натянул на себя черный жилет. Из хозяйского дома доносился веселый шум и женский смех. Ману не хотелось идти через двор к калитке, а другого выхода из сада не было. Поэтому он перемахнул через ограду и с косой на плече пошел обочиной поля к дороге.

Как раз в это время пехтор появился в воротах. Он заметил Ману и остановился. Когда тот подошел, пехтор огромными ручищами стал шарить у него по карманам.

— Не прихватил ли ты с собой яблок? — злорадно спросил управляющий.

— Не прихватил, и привычки такой не имею.

— Вот как... Не имеешь...

— Не имею. Мы рабочие люди, и у нас не воруют.

— Ну, это еще как сказать.

— А хоть как... — сдерзил Ману.

— Конечно, рабочий не ворует, он просто берег. Будто свое собственное, — издевался управляющий.

— Нет, не берет. И если бы вы могли даже видеть насквозь, и то у меня ничего не нашли бы. Лучше я за всю жизнь яблок не попробую, а чужих не трону. Будьте спокойны.

Парень весь дрожал от злости. При каждом обидном намеке или унизительном окрике он вспыхивал от негодования. Накапливаясь, обида рождала злобу, оскорбленное человеческие достоинство восставало против унижения.

Не обнаружив ничего в карманах Ману, пехтор с разочарованием и даже немного растерянно посмотрел на парня. Что с ними будет, с этими сыновьями Вяхяторппа? Дерзкие, как и отец: тот только и знает, что подстрекать торппарей против господ. Старший сын весь в отца. А теперь и этот туда же клонит. Яблочко от яблони недалеко падает. Когда Ману последний раз оглянулся, пехтор все еще стоял посреди дороги, качая головой.

Этот прошлогодний случай живо припомнился сейчас Ману, когда он смотрел из окна людской на пехтора. Подойти бы к нему и бросить в лицо что-нибудь резкое. Но что-то мешало сделать это. Может, забитость и приниженность, которую веками старались привить торппарям, заставляя их терпеливо сносить унижения. Сковывая волю, эта привычка к покорности делала батраков безответными перед хозяевами.

Сам Ману не боится их, ни пехтора, ни хозяев. «Мы тоже люди». Ману хорошо запомнил эти отцовские слова. Ни отец, ни Айартти не кланяются господам в пояс. И Ману не будет, потому что он тоже из Вяхяторппа. Братья Вяхяторппа не пугливого десятка, не задрожат перед господами. И они оба гордятся этим. И Ману, и Мартти.

ПРОЩАЙ, ТОРППА!

I

Торппари вернулись домой усталые. Обоз с хлебом пришлось тащить до самого побережья, почти что до города Усикаупунки. В тех местах сосредоточено много белых, и ходили слухи, что скоро там начнутся военные действия. на север тянулись по дорогам группами и богатые хозяева со своими сынками и батраками. Одни на лошадях, другие на лыжах или пешком.

Обо всем этом и шел сейчас в людской разговор между торппарями.

Здесь обычно решались все батрацкие дела, а некоторые батраки и жили тут во время отработок. В дальнем углу избы дощатой переборкой были отгорожены две тесные каморки. В одной из них пекли хлеб, в другой жил скотник с женой и кучей ребятишек,