Меркьюри - Эми Джо Бернс

Принимая это нелегкое решение, Уэйлон с силой провел ладонью по лицу.

– Это была моя самая крупная сделка за все время, ― сказал он. ― И если мы упустим этот заказ, то никогда уже не сможем позволить себе собственный кран.

Бэйлор стоял рядом с ним в тускло освещенной кухне, сжимая в руках материнский фартук.

– Отменяй на хрен, Уэйлон, ― угрюмо сказал он. ― Все отменяй вообще.

Уэйлон терпеливо носил это бремя, где бы он ни был и даже, казалось, когда спал. И Марли делала все, что было в ее силах, пытаясь его поддержать. Но ее поддержки всегда как будто недоставало.

Как-то поздней июньской ночью они лежали рядом в постели, а тихий дождь шуршал по сетке раскрытого настежь окна. В воздухе пахло сырым мхом. Марли лежала нагая, и Уэйлон вплотную прижался к ее спине. На подоконнике валялась полупустая пачка сигарет Salem. Марли уже не давила на мужа из-за курения. В любой другой год они в эти минуты говорили бы просто о дожде, да о тех работах, что пришлось из-за него перенести, да о новых заказах, что из-за него наверняка возникнут. Но в ту ночь их сердца были словно прострелены навылет ― они оба искали хоть недолгой передышки и нашли ее друг в друге.

Уэйлон неспешно водил ладонями по обнаженной коже Марли, нашептывая ее имя, и оно звучало в ночи, точно шелест дождя, и Марли хотелось утонуть в Уэйлоне, как в омуте. Такие молодые, они уже познали много чего последнего в жизни: последний семейный ужин, последний раз, когда Элиза вспомнила имя внука, последний раз, как она попросила Мика сыграть ей на пианино «Лунную серенаду», ― и это превратило их в вечно ищущих.

Ночь напролет они изучали друг друга, не оставляя неизведанным ни дюйма. Уэйлон целовал Марли в подбородок, шею, плечо, спускался губами ниже, к бедрам. Она запускала пальцы ему в волосы, и он сдерживался, снова шепча ее имя.

– Марли… ― произнес он, переводя дух. ― По-моему, нам бы надо перебраться в большой дом.

От его слов она оцепенела. Даже Уэйлон ― ее оптимистичный возлюбленный, всегда исполненный радужных надежд, ― начал опасаться худшего.

– Не насовсем, ― пообещал он. ― Лишь на время.

Она поняла печальный смысл его слов, намекающих на будущее, в которое они двинутся уже без Элизы. Марли ни за что бы этого не пожелала. Сейчас ей не важно было, что Элиза никогда ее не любила. У Марли ни разу не возникало желания забрать жизнь у Элизы ― ей хотелось только отделить от нее собственную.

И уже жители Меркьюри справлялись об Элизе совсем другим, очень осторожным тоном. В продуктовом магазине, на почте, просто где-нибудь на тротуаре. Кто-то находил ее брошенные туфли, кто-то видел ее слонявшейся по улицам, кто-то помогал дойти до дома.

– Как Элиза? ― спрашивали они у Марли, и она всякий раз не знала, что ответить.

Им любопытно было узнать, насколько затянется ее угасание, насколько мучительным оно будет. И на самом деле вопрос, являвшийся теперь на ум буквально каждому, – как, черт возьми, такой вроде бы железный и неукротимый человек может вдруг перестать существовать? ― не находил ответа.

– Скажите, чем бы я могла помочь? ― всякий раз спрашивала Энн, занося им корзинку со сдобными булочками и клубничным джемом.

Столько всего невысказанного оставалось на пороге дома, куда Энн не решалась зайти. Хотела ли та и правда узнать, что может сделать для Элизы, или надеялась искупить какие-то свои секреты, Марли не знала. И чувствовала себя слишком измотанной, чтобы это выяснять.

Когда Уэйлона спрашивали о состоянии матери, он неизменно отвечал, что близкие делают все, что в их силах. Как будто любовь может оказаться достаточно могучей, чтобы удержать свалившееся на них горе. И Марли видела, что Уэй цепляется за эту надежду с тем же исступлением, с каким одаривал ее ночными ласками.

В постели с Марли лежал мужчина, которому принадлежало все ее сердце и который отчаянно разрывался между обязанностями мужа и сына. И хотя оба супруга были уставшими, удрученными, напуганными, это не помешало Марли желать его, страстно тоскуя по прекрасной рапсодии их тел, сливающихся воедино, по тому накалу, с каким Уэйлон глядел ей в глаза, подводя ее к краю. Их плотская близость, их внутренняя связь ― для Марли это было всем. На этих узах строилась их жизнь, и теперь Марли уповала лишь на их крепость.

Нежными касаниями Марли уняла его боль, и они, сливаясь, закрутились в простынях, так что Уэйлон был то за ней, то над нею, то вообще повсюду. Его руки вцеплялись ей в бока, с силой привлекали к нему, и она молила его не останавливаться ― открыто и правдиво, давая Уэйлону понять, что с ней он может быть сильным и могучим. И что с ней он может не бояться никаких крушений. Наконец они вместе рухнули без сил. И так же вместе провалились в сон.

На следующее утро они собрали вещи и покинули квартиру, подготовленную для них Элизой перед рождением Тео, чтобы никогда уже туда не вернуться.

Лучше Элизе не становилось. Впрочем, не делалось и хуже. В то лето 1995 года отпраздновали пятнадцатилетие Шэя Джозефа. Марли испекла для него торт. Это заняло у нее почти целый день, и тесто для бисквита разбрызгалось по всей кухонной стене, поскольку Тео все перекладывал миксер из одной руки в другую. Шэй успел забыть, что когда-то говорил Марли, как любит абрикосовый джем, которым она намазывает ему сэндвичи, и она сделала с ним помадку. Даже самые мельчайшие подробности, касавшиеся Шэя, Марли считала существенными. И его слабость к стеклянному камушку с озера Эри, и его щербатые барабанные палочки, и даже любимый цитрусовый запах чистящего средства, которым ему нравилось оттирать раковину. Торт для Шэя получился яркого персикового цвета, очень праздничный, и даже Бэйлор, у которого голос был резкий, как у гончего пса, запел поздравительную песню, прежде чем все сели за угощение. Кстати, Бэйлор, считавший себя недостаточно умным, чтобы заниматься образованием младшего брата, помог ему выпилить лобзиком деревянный пазл, чтобы Шэй мог сдать школьное задание по курсу промышленного искусства.

Элиза крепко обняла своего младшего сына, назвала его «славным парнем» (чувства, проявленные слишком поздно, чтобы теперь иметь какую-то ценность), а вот Патрик не пришел. Глупо для пятнадцатилетнего на это обижаться, твердо