Меркьюри - Эми Джо Бернс

Когда они закончили, Элиза рукой в перчатке прикрыла тело пастора одной из крашеных мантий.

– Не хотелось бы снова об этом напоминать, ― проговорила она, быстро переводя взгляд с Марли на Джейд и обратно. ― Мы все оставляем здесь, на этом чердаке. Можете мне поверить, умение молчать ― важнее, чем что-либо, для тех, кто хочет называться «Джозеф».

Марли не нашла, что ей ответить. Она была вымотана до предела, испачкана и перепугана. Она никогда еще не была так близка к Элизе и никогда не была так далека от себя самой. Элиза забрала свои темно-бордовые лодочки, и втроем они удалились тем же путем, каким и пришли сюда. Оставив открытой чердачную дверь и включенным свет. Домой они вернулись перед самым дождем и до утра не сомкнули глаз.

Наутро в доме Джозефов словно поселилось неотступное чувство вины. Обе женщины подспудно ждали, что вот-вот зазвонит телефон или к дверям прикатит полиция. Чтобы Элиза призналась во всем, что ей известно.

Однако известно им, на самом деле, было не все. На тот день, на вторник, в церкви была намечена покраска потолка ― так, чтобы все успело просохнуть до воскресной службы. Маляры прошли в казначейскую и все, что требовалось, покрыли толстым слоем блестящей белой краски.

Так уж получилось, что этими малярами были Патрик и Шэй, которых Мик нанял за половину той суммы, что пастор Холлис обещал дать Мику за работу. Было еще начало дня, и Патрик прогулял школу, и оба юноши были настолько поглощены не сказанными друг другу словами, что даже не могли предположить каких-либо последствий того, что густыми мазками наносят краску прямо поверх плотно заткнутого чердачного люка.

В тот же день, ближе к вечеру, Мик Джозеф внезапно спохватился, что ему еще должны заплатить за работу, выполненную Патриком и Шэем. Сев в свой «Астро», он подъехал к церкви, но пастора нигде не смог найти: ни в святилище, ни в его жилище, ни в подклете. Будучи далеко не из тех, кому бы можно зажать деньги, Мик Джозеф желал заполучить все причитающееся и обналичить чек на свое имя, расценивая эту сумму исключительно как свою собственность. Он пошарил по кабинету Холлиса, ища коробку с «малой кассой». Элиза пользовалась ею пару раз, чтобы купить большие пироги на крестины. Коробку он не нашел, зато обнаружил в столе собственноручно подписанное Холлисом письмо, где говорилось, что он отрекается от сана и уезжает во Флориду с любовью всей своей жизни.

Примчавшись домой необычайно рано, Мик застал жену за приготовлением своего любимого блюда на ужин и с удовольствием поделился с ней этой новой городской сплетней, которую, как ему казалось, он узнал первым. Элизу так потрясло услышанное, что она даже пролила на пол подливу со столь ценимого мужем стейка Солсбери.

Примерно в то же время Марли обнаружила, что нигде не может найти свое обручальное кольцо. Она запамятовала, что сунула его в карман, прежде чем взяться за уборку на церковном чердаке. Там оно и вывалилось, когда Марли опустилась на карачки, чтобы отдраить пол. Не зная об этом, Марли перерыла каждый уголок в своей квартире, но кольцо так и не нашла. А оно спокойно опустилось на мягкую подушку из мантий для хора, которые никто больше уже не надевал.

Кольцо осталось наглухо запечатанным на чердаке вместе с тайнами Элизы, чтобы их никто не обнаружил до тех пор, покуда на крыше звонницы крепко держится тонкий кусок медного фартука, прибитый руками Марли.

Глава 19

После той злополучной ночи Элиза уже никогда не была прежней. Распорядок дня и домашние хлопоты у нее остались неизменны, однако взглядом она не могла подолгу задерживаться на том, что находилось непосредственно перед ней: на чьем-то лице, на дереве или на книге. Ее глаза то перебегали с одного предмета на другой, то словно погружались в себя ― открытые, но не способные что-либо видеть.

Но было кое-что и похуже. Всегда ощущавшееся прежде присутствие Элизы за семейным столом, любовь, которую она вкладывала в ароматное жаркое в горшочках, в потеки солоноватой мясной подливки, сбегавшие по подбородку, в восхитительный вкус теплого печенья, столь желанного, когда приходишь с холода, ― все это пропало. Ушло ли это из-за ее болезни или из-за чувства вины, Марли было неизвестно, однако главные мужчины в жизни Элизы больше не могли не обращать на это внимания.

И недостаток они испытывали не в еде. Им не хватало матери.

Марли, конечно, чувствовала некоторое облегчение от того, что ей не пришлось нести свое бремя в одиночку, однако пришла иная печаль. Она оказалась не готова к озабоченным и страдальческим лицам мужчин-Джозефов. Таким растерянным и пришибленным. В какой-то момент Марли всерьез даже подумала, не рассказать ли им, что произошло на чердаке церкви, но ей страшно даже было представить, какую боль им это причинит. Они и без того уже неотвратимо теряли мать, которая в их представлении была несокрушимой. И теперь все три сына Элизы терзались скверными предчувствиями.

Шэй начал помогать ей с ужином, и когда он промывал к столу салат и прочую зелень, видно было, как дрожат у него руки. Уэйлон взял на себя мытье полов и посуды, а также стирку белья. Бэйлор возил Элизу к врачу и сидел вместе с ней перед кабинетом в приемной. Они перестали ходить в церковь, при том что прихожане тем временем не могли оправиться от шока после внезапного исчезновения пастора Холлиса.

Единственным человеком, который то ли не заметил, то ли просто наплевал на то, как весь его мир пошел трещинами, был Мик Джозеф. Он продолжал заниматься своими каждодневными халтурками ― где-то чинил крышу, где-то что-то красил, ― наигрывал на маленьком пианино, что получил от кого-то в качестве платы, и день за днем решал любимые кроссворды. А его сыновья всячески крутились вокруг него, чтобы жизнь их отца оставалась неизменной.

К лету ― а это всегда наиболее напряженная пора для кровельщиков ― Элиза стала чаще бывать отстраненной, глубоко погруженной в свои мысли. Она подолгу сидела на крыльце среди цветущих желтых пеларгоний, а возле двери, как всегда, ждали ее темно-бордовые туфли. Сыновья в этом году подрядились на гораздо меньшее число заказов, чем прошлым летом, в 1994-м. Они как могли урезали свои расходы и