Меркьюри - Эми Джо Бернс

Марли все ждала, что Элиза в какой-то момент заплачет, но этого не случилось.

– Он очень старался, ― продолжала Элиза. ― Со всей истовостью. Для меня увидеть кого-то, кто так рьяно, от всей души заботится о чем-то совершенно приземленном ― и терпит неудачу, это… Ну, как сказать… Это заставило меня почувствовать, что, может быть, еще не все погибло.

Марли вспомнила, как Элиза спасла крошечного крольчонка почти из-под ботинка Мика, как та поливала свой огород ранним утром, как приводила его в порядок, старательно выдергивая сорняки. И так же бережно когда-то восстанавливала преследуемого войной мужа.

– И представляешь? ― между тем продолжала Элиза. ― Я расхохоталась. Клянусь, я никогда еще так сильно не смеялась. И это было так здорово, что мне захотелось никогда не расставаться с этим чувством. Как-то задержать его. ― Говоря это, Элиза не могла оторвать взгляд от мертвого священника. ― Холлис попросил меня помочь спрятать свидетельства его фиаско. Не могли же мы просто выбросить мантии! Кто-то наверняка нашел бы их в мусорном баке ― и Холлиса снова бы назвали неудачником. А потому мы решили закинуть эти мантии сюда, на чердак. У меня заныли ступни, а потому, когда мы закончили, я сняла туфли и села на кипу сложенной одежды. Холлис уселся со мной рядом, и мы оба перепачкались этой пурпурной краской ― и от этого лишь еще больше засмеялись. Я понимаю, это звучит глупо, но для меня случившееся стало спасением. После того уже ничто не могло нас остановить. Я была настолько одержима радостью, что теперь мне есть чего ждать от будущего, что кому-то со мной может быть весело, что кто-то говорит, как я чудесно выгляжу с распущенными волосами, что я даже не заметила, как вернулась домой босиком. ― Элиза покачала головой. ― Казалось бы, это должно было послужить мне предупреждающим знаком ― особенно при том, что я еще не раз потом возвращалась без обуви. Я просто не готова была это признать.

Марли обхватила себя руками.

– Вы любили его?

– Нет. ― Элиза выдернула из волос шпильку, и они рассыпались по плечам. ― Мне так долго казалось, что я что-то упускаю в своей жизни, а Холлис заставил меня понять, что я упустила ее всю.

– Как такое может быть? ― удивилась Марли. ― Ведь в вашей жизни столько всего хорошего.

На ее вопрос Элиза вытянула губы трубочкой. Она была глубоко разочарована, одинока и отчаянно желала быть понятой.

– В Евангелии от Матфея есть одна история. Притча о сеятеле. Знаешь такую?

Марли помотала головой.

– Она о селянине, что бросает семена в разные места ― одни среди камней, другие в тернии. И только то, что сеятель кидает в добрую землю, дает всходы и получает шанс к выживанию. А все другие умирают. Так вот, в собственной версии я всегда считала себя таким сеятелем. Тем, кто удачно посадил в землю семена. Моих детей и мужа. Даже тебя.

Элиза сделала паузу. Марли промолчала, ожидая продолжения.

– А теперь я понимаю, что вовсе не была никаким сеятелем. Что все это время я сама была зернышком, брошенным на худую почву. И у меня изначально не было никаких шансов.

Марли внезапно стало нечем дышать. На чердаке тяжело пахло химическим красителем и синтетикой, витал мускусный дух недавнего секса. И эта добропорядочная женщина ― такая величественная в представлении Марли, да и всего, пожалуй, Меркьюри ― была поставлена на колени собственным страданием. Собственной потерей.

Когда-то Элиза пренебрегла зовом о помощи Марли, предоставив ей самостоятельно разруливать свои дела. И теперь хотела, чтобы Марли подставила ей плечо, в котором сама всегда отказывала невестке.

– Давайте просто оставим его здесь и поедем домой, ― предложила Марли. ― Кто-нибудь его в любом случае найдет.

– Здесь же повсюду мои отпечатки пальцев! ― Элиза растопырила перед ее лицом ладони. ― Волосы, да вообще все, что только можно ― все на нем найдут.

– Значит, подчистим.

Голос у Марли прозвучал так резко, что она сама едва его узнала. Ее терпение к безразличности Элизы было уже на исходе. Но тут Элиза призналась ей как есть:

– У меня частые провалы в памяти. И никогда не знаешь, когда это случится. ― Она указала на свои туфли в углу, словно Марли могла забыть тот день в начале весны, когда нашла ее на улице босиком. ― И если я останусь здесь одна, то не уверена, что соображу, как добраться до дома. Потому-то я и позвала тебя.

Эта элементарная потребность вернуться домой и незнание того, как это сделать, смягчили озлобленность Марли. Когда-то она полюбила эту женщину ― еще до того, как все завертелось. И любила ее до сих пор. Это было не то чувство, которым она могла бы пренебречь.

– Вот как мы поступим, ― решительно сказала Марли. ― Я схожу сейчас в салон Джейд за хлоркой и аммиаком и какими-нибудь губками. Все вот это, ― она поглядела на труп, ― оставим как есть. Просто сотрем ваши следы. И кто-то его завтра здесь найдет.

Элиза кивнула. Ни спасибо не сказала ― даже ничуть не содрогнулась от того, на что подстрекнула невестку. Такое полное отсутствие сопереживания казалось немыслимым. И несомненно, когда-то Элиза была способна на это чувство. Куда же оно делось?

Своим ключом Марли отперла дверь салона и неслышно проникла внутрь. Черная пальма на стене сейчас смотрелась, точно растопыренные пальцы ведьмы. Марли зажгла в кладовой свет, открыла створку. Дверь задела швабру, и та с грохотом упала на пол. Затаив дыхание, Марли поскорее погасила лампу. Выждала немного. Когда она наклонилась взять с пола упаковку губок и канистру аммиака, в спину ей уткнулось что-то острое.

– Стой где стоишь, ― скомандовала Джейд и включила свет.

Увидев Марли, она выронила кухонный нож. В клетчатых пижамных штанах и футболке с принтом Exposé, с волосами, стянутыми в хвост, Джейд прислонилась к стене и, потирая глаза, стала разглядывать, что же пыталась умыкнуть у нее Марли.

– Черт, Мар, не знай я тебя так близко, я бы подумала, что ты решила избавиться от трупа.

Не говоря ни слова, Марли встретилась с ней взглядом, и Джейд потянулась за курткой, обронив лишь:

– Вот черт…

Следующие два с половиной часа они втроем всячески уничтожали следы присутствия Элизы в потайном помещении над казначейской. Три женщины, занимающиеся подобной чисткой, ― весьма внушительное зрелище. Стирающие частицы плоти, остатки влаги, запахи ― как будто от природы знали, что требуется