Меркьюри - Эми Джо Бернс

– Знаешь ли, я когда-то была совсем как ты.

Марли по-прежнему не понимала, что означают эти слова, да и не желала это знать.

– До того, как я поняла, что весь мой мир зиждется на мифе о хорошем муже, ― продолжала Элиза, ― которого, как оказалось, нет.

– Элиза, ― медленно произнесла Марли. Ее свекровь как будто стояла сейчас на карнизе, изготовившись к прыжку, и позвала она Марли для того, чтобы та оттащила ее от опасного края. ― Вы вырастили троих замечательных сыновей.

– Не в этом суть.

Лицо Элизы ― обычно такое уверенное и твердое, теперь выглядело так, будто оно вот-вот стечет на пол. Марли доводилось видеть разную свекровь. Та бывала раздосадованной, бывала холодной. Бывала и приветливой ― несколько лет назад. Но теперь у нее появились эмоции, которых Марли до сегодняшнего дня не наблюдала.

Элиза казалась бесконечно тоскующей.

– Как ты не понимаешь? ― снова заговорила та. ― Жизнь беспощадна к матерям. Так всегда было и всегда будет.

– Но я ведь тоже часть этой жизни, ― возразила Марли, еще борясь за свою долю в сознании Элизы. Еще надеясь закрепиться в ее мире. ― Я как могла старалась вас полюбить.

– Но тебя вообще не должно было здесь быть. ― Голос Элизы вдруг сделался резким и грубым. ― Я пыталась предостеречь тебя от всего этого. Тогда, на бейсбольном стадионе, я сжалилась над тобой, и теперь в этом каюсь.

– Неужели это так ужасно – признать меня дочерью?

Элиза не ответила, и Марли поднялась, чтобы уйти. Она не заслуживала осуждения за то, что стремилась стать частью этой семьи. Тем более после всего, что она отдала, чтобы влиться в семейство Джозеф и полюбить каждого из них как родного.

Но Элиза схватила Марли за запястье:

– Сядь.

Марли вырвала руку, но послушалась. Женщина рядом с ней была членом ее семьи, хотя и оставалась всегда чужой и недоступной.

– Элиза… С вами все хорошо?

Глаза у той сделались совсем черными и влажными ― словно два погруженных в воду зернышка.

– Ты сейчас про мой рассудок? То ясный, то нет?

Марли кивнула.

– Забавно, что ты единственная, кто это вообще заметил.

Как ни печально, но так оно и было. Кому бы пришло в голову искать такое в матери! Дети приучились смотреть на нее, видя лишь собственные потребности.

– Это называется деменция. Иначе говоря, потеря рассудка.

Услышанное ударило по Марли, точно шаровой таран.

– Но это заставило меня увидеть многие вещи с куда большей ясностью, ― продолжала Элиза. ― Теперь я понимаю, как для меня было пагубно то, что большую часть жизни я только и делала, что служила моим мужчинам.

Марли открыла было рот, желая сказать ей слова утешения вроде: «Ну что вы, Элиза, ведь у вас есть теперь и я!», но поняла, что не может этого сделать. Она никогда не была желанной для Элизы. Несмотря на всю пропасть между ними, Элиза никогда ей не лгала. И сейчас Марли сочла, что и сама не смеет ей сказать неправду.

Элиза заправила за ухо выпавшую белокурую прядь. На ней был мешковатый свитер, легинсы. В такой одежде Марли никогда ее не видела. А еще она была босой.

– И теперь я не могу себя не спрашивать: а чего ради все это было? ― вновь заговорила Элиза. ― Я все делала правильно, как полагается. Девственницей вышла замуж. Писала ему письма за океан и копила деньги, пока супруг где-то воевал. Подарила ему сыновей, содержала дом в чистоте. Я собрала по кусочкам мужчину, вернувшегося совершенно разломанным. Это, конечно, была не его вина, но почему на мне была ответственность вернуть его к нормальной жизни, при том что я совсем его не знала?

– Элиза, ― тихо предложила Марли, ― давайте я отвезу вас домой.

– Мик поцеловал меня у алтаря, и мой отец пообещал, что впереди меня ждут лучшие дни моей жизни. ― Говорила она это без малейших эмоций, без единой слезинки. ― Я что, Марли, всего лишь ходульный персонаж? Все на меня смотрят так, будто я какой-то банальный шаблон, будто я упустила свой шанс. Оказывается, в мучениках-то нет ничего оригинального.

– Элиза, вам необходимо обратиться к врачу.

– Уже обращалась.

Марли попыталась найти в себе слова поддержки, но безуспешно. Элиза была права: Марли не следовало здесь быть. Она не должна была сидеть сейчас в этой церкви и быть свидетелем столь личных откровений Элизы. Марли подумала, что есть лишь один человек, способный утешить свекровь. Причем это была не та рана, которую помогли бы исцелить муж или сын. Элизе необходима была рядом подруга.

– Хотите, я позову Энн?

Элизу явно ошарашил ее вопрос.

– Зачем?

Марли припомнились все те случаи, когда к ним заходила Энн, как они с Элизой обменивались рецептами, делились летом розами со своих клумб, давали почитать друг другу женские романы в мягких обложках.

– Затем, что она ваша близкая подруга.

Элиза рассмеялась.

– Давай говорить честно. Она мне не подруга. Энн питает ко мне омерзительную жалость, потому что знает, что я замужем за эгоистом и самодовольным глупцом. Так что единственный, кто у меня есть, это ты.

Последнее слово Элиза словно выплюнула с отвращением.

– Если уж быть честными, ― резко ей парировала Марли, ― то мы с вами, Элиза, тоже никакие не подруги. Так что нет нужды притворяться, будто я вам нравлюсь.

– Я никогда и не притворялась. Уж точно не больше, чем я могла бы делать вид, будто люблю свое отражение в зеркале.

Марли вцепилась пальцами в мягкое сиденье. Она вспомнила, как уже однажды Элиза ее отчитала. И вновь всплыли в памяти слова, что та сказала, когда Тео был еще младенцем.

«И я была совсем такой, как ты».

Элиза воспринимала невестку как своего рода соперницу. Как собственное отражение во времени. Сравнение того, что могло бы быть, с тем, что уже было.

– Скажите, зачем вы позвали меня сюда среди ночи? ― спросила Марли. ― Чего вы хотите?

Тут Элиза резко поднялась и исчезла в казначейской, которая была у нее за спиной. Тут же в ней загорелась свисавшая с потолка лампочка. Дверца на чердак была откинута, и ее веревки, точно паучьи лапы, безвольно вытянулись вниз. Словно завлекая внутрь.

Элиза полезла наверх, Марли последовала за ней. Там, на площадке перед самой лесенкой, на груде лилово-пурпурных мантий хора лежал