Встретимся в музее - Энн Янгсон

как между нами завязалась переписка. Возможно, я отдалилась от него, потому что стала больше интересоваться тем, что мы рассказывали друг другу, чем тем, что рассказывал мне Эдвард. Что меня больше интересовали Вы, чем он. Я должна приложить усилие, чтобы увидеть, существует ли путь обратно, туда, откуда мы начали. Я должна попытаться, потому что не так уж невинна сама. Понимаете? Ну вот. Я задала вопрос. У Вас есть право на него ответить. Каким бы ни был Ваш ответ, я его прочту.

Что бы ни случилось дальше, знайте: наша переписка очень много значила для меня. Она давала мне силы жить, давала мне чувство освобождения. Не знаю, удалось ли мне выразить, как много значили для меня Ваши письма. Есть ощущение, что я оставалась более сдержанной и дарила Вам меньше тепла, чем Вы мне. Теперь я чувствую, что должна сказать Вам правду: наше общение заполнило все мое сердце, весь мой разум, не оставив ни единого зазора. Но оно увело меня слишком далеко от той точки, в которой я приняла решение выйти замуж за Эдварда более сорока лет назад. И это неправильно.

Тина

Силькеборг

8 марта

Дорогая моя Тина,

я все понимаю. Но не могу согласиться. Это будет долгое письмо. Я знаю, что Вы дочитаете его до конца. Я как мог собрал воедино все свои мысли и надеюсь, этого будет достаточно, чтобы объяснить свою позицию.

Сначала позвольте сказать пару слов о проживании горя. В этом я кое-что понимаю. Когда Вы описываете, как чувствуете себя в квартире Вашей подруги Беллы, я невольно вспоминаю офис, который Биргитт арендовала в Орхусе. Я не рассказывал об этом? Вроде нет. По образованию Биргитт была дизайнером, и когда мы только поженились, она работала в агентстве, которое создавало рекламу, делало проекты постеров и брошюр, но наемный труд был явно не для моей жены, поэтому, заработав немного денег, она начала брать дизайнерские проекты на фриланс. Сначала она работала из дома, но ей не хотелось смешивать эту часть своей жизни с домом и семьей, поэтому мы сняли в Орхусе офис. Когда ей приходил заказ, она рано утром садилась на поезд и возвращалась домой под вечер. Я тяжело переживал ее отъезды. Я ждал ее на станции, и до самого момента, когда она показывалась вдалеке, идущая по платформе, я был уверен, что никогда больше ее не увижу. Мне страшно не нравилось, что ее офис располагался в Орхусе – туда слишком долго добираться, а еще этот город стоит у моря. Я представлял себе, как однажды она выйдет из офиса и повернет не к железнодорожному вокзалу, а к берегу, в гавань, откуда отправится прямиком на поиски того, что утратила в детстве. Но мои опасения не оправдались. Думаю, я неправильно понимал место работы в ее жизни. Она всегда старалась поддерживать себя в равновесии, и позже я понял, что ее жизнь похожа на качели (это слово пришлось искать в словаре, и оно мне очень нравится): на одном полюсе офис, на другом – неясная, но сильная тяга к океану и свободе от тоски. Мы с детьми находились посередине, так что она никогда не попала бы к морю сразу из офиса, не встретившись со мной.

После ее смерти я несколько недель не ездил в офис. Я почти забыл о нем, но потом заметил, что с меня по-прежнему снимается ежемесячная арендная плата, поэтому поехал в Орхус, чтобы забрать оттуда вещи. Я ни разу не был там за все эти годы, так что помещение было для меня совершенно незнакомым, но, когда я открыл дверь, мне показалось, что Биргитт покинула его считаные мгновения назад. Или даже скажу по-другому: она словно все еще была там, но пряталась от меня. Комната оказалась маленькой, но при этом в ней было довольно много мест, куда можно спрятаться (под креслом, под столом, между окном и занавеской). К моменту своей смерти Биргитт выполняла всю работу на компьютере. Она в основном оформляла сайты и больше не нуждалась в кульмане и шкафчике, полном бумаги, картона, карандашей и красок, которые были необходимы ей в самом начале дизайнерского пути. Вместо всего этого она принесла в офис подушки и одеяла и наделала гнезд. Мне никогда не приходилось оказываться в помещении, таком наполненном и пустом одновременно. Я не мог уйти, трудно было даже пошевелиться. Пока я стоял в дверном проеме, на лестнице появился молодой человек, который поднимался на верхний этаж со стаканом кофе. Он спас меня. Он отправил меня купить себе кофе, а когда я вернулся, жалюзи были подняты, одеяла и подушки сложены, отчего казалось, что в офисе осталась одна лишь мебель, ничего больше. Он пробыл со мной до самого обеда, на помощь пришли и другие сотрудники из соседних офисов, они приносили с собой коробки для бумаг и мешки для мусора. А еще там были всякие объекты. Я никогда их раньше не видел, но, если бы кто-то выложил их на столик на улице, по которой я шел, точно остановился бы и сказал: «Это вещи из коллекции моей жены». Они никак не были связаны со мной и друг с другом, так что я просто сложил их в коробку и оставил соседям по офису, чтобы они решили самостоятельно – выбросить их, отдать кому-то или оставить себе. Так же, как мы (с Вашей помощью) поступили с объектами, оставшимися после Биргитт у нас дома.

Я не собирался рассказывать об этом так подробно. Хотел только описать свои чувства по поводу помещения, в котором столько всего осталось от ушедшего навек человека и которое в то же время кажется совершенно пустым. Как квартира Беллы. Но то, что я писал, заставило меня задуматься о других вещах. К ним я вернусь чуть ниже.

Вы пишете, что чувствуете себя виноватой из-за нашей переписки. Моей первой мыслью было: «Нет, это не так». Я подумал: «А что, если бы я был молодым человеком двадцати четырех лет или, с такой же вероятностью, восьмидесятичетырехлетним стариком?» Тогда никто не усмотрел бы никакой проблемы в письмах, которыми мы обмениваемся. Вас можно было бы обвинить разве что в доброте к мальчику, которому еще предстоит познать мир, или к старику, которому нечем заполнить свои дни. Но когда я попытался развить эту мысль в полноценный аргумент, которым мог бы воспользоваться в споре, чтобы Вы не отвергли нашу дружбу, я понял, что мой аргумент слаб. Наши