Лиственницы над долиной - Мишко Кранец

его слегка отросшую и уже изрядно поседевшую щетину на подбородке и на щеках у висков и такие же, с изрядной проседью, волосы на голове. — Ты всегда умел что угодно обратить в ложь. Но в том-то и штука, что у тебя ложь во сто раз краше, чем у других чистейшая правда.

Он тихонько, с облегчением рассмеялся, душу его переполняла необъяснимая радость и несказанное счастье, которое ничто не могло омрачить. Повернувшись к ней вполоборота, он сказал:

— Посмотри-ка, что у меня за спиной. Я несу с собой мольберт, холст и краски. «Приедет Минка, — сказал я себе, — и я напишу ее портрет на фоне цветущих черешен. А уедем мы отсюда вместе. И начнем новую жизнь».

Мысли ее были где-то далеко, и она не ответила ему ничего насчет «новой жизни». Только сказала:

— Когда я работала на фабрике и возвращалась домой в это время, я останавливалась тут и радовалась, если тоненькая струйка дыма поднималась над нашей крышей. Трое нас работало на фабрике, и мать нам готовила обед, полдник и ужин — все сразу. Если не бывало этого дымка над домом, я беспокоилась: может, мать так больна, что не в силах подняться, и это очень плохо, или, может, она пьет у Фабиянки, а это еще хуже. Где-то она сейчас? Вот, смотри, над всеми домами вьется дым, а над нашим нет.

Минка задала этот вопрос, хотя прекрасно понимала, что он ничего не может знать о ее матери. И повторила еще решительнее, еще требовательнее:

— Она больна или у Фабиянки?

Он улыбнулся приветливо, с особой теплотой, и ответил:

— В одном трактире в долине мне, кроме всего прочего, рассказали о Яковчихе: «Болеет она и все больше с горя пьет у Фабиянки».

Минка кивнула, соглашаясь с ним, и наконец сказала:

— Если она болеет да еще пьет у Фабиянки, значит, плохо ее дело, уж я-то знаю. Наверно, ждет меня попрощаться. Ну, я пошла.

Она протянула ему руку.

— Я пойду с тобой, — ответил он, глядя на нее ясными глазами, словно не замечая протянутой руки.

— Нет, — возразила она решительно. — Я хочу побыть с матерью. Сначала она меня как следует отругает, потом мы вместе до поздней ночи поплачем. Когда под утро на Урбане прокричит фазан, а в деревне пропоют петухи, я отправлюсь в свою каморку. Открою окно. За домом у нас растет старая-старая черешня. Если окно открыто, ветки лезут прямо в комнату. Выше по склону горы — лужайка, и там полно подснежников и полевого морозника, а еще выше — лес. На поляне, где целый день кричит кукушка, столько цветущего вереска — просто ступить некуда.

Она словно одурманила его своим рассказом. Глаза Яки оживились. Казалось, будто ему захотелось самому на все это взглянуть, и он воскликнул:

— Я приду к тебе в гости!

— Нет! — отвергла она его ласковую навязчивость. — Я не открою тебе ни окна, ни дверей. Когда мать как следует меня отругает и обе мы наплачемся вволю, я отправлюсь в далекое странствие.

Он не понял ее, и она пустилась в туманные объяснения:

— Прогуляюсь по своему детству. Весь путь пройду, до самой войны. А может, забреду и в военные годы. — Она говорила об этом, словно речь шла о дороге, ведущей отсюда к Урбану. Но вдруг содрогнулась. — Нет, в военные годы я заходить не стану, — и добавила: — Тогда было страшно.

— А что было страшно? — спросил он чуть слышно.

Она лишь тряхнула головой, поэтому он попросил:

— Мне ты можешь сказать.

— Не надо, — ответила она.

Яка был обижен. Немного погодя он спросил:

— Ну, а в те времена, когда мы встретились, — туда ты сегодня не зайдешь?

Она отрицательно покачала головой. Затем сказала будничным тоном, без боли в голосе:

— Это края позабытые. Туда я больше не хожу. Слишком много я о них плакала. Сегодня я посижу с матерью, она меня отругает. Потом уйду в свою комнату и отправлюсь в далекое странствие. Ты, Яка, надеюсь, меня понимаешь?

Он шевельнул губами и слегка кивнул.

— Я поцелую тебя, — сказал он неожиданно и попытался притянуть ее к себе. Левой рукой он слегка повернул ее лицо, чтобы заглянуть в глаза. — Здесь, под лиственницами. Потом иди домой, побудь с матерью и отправляйся в свое детство. Я пойду домой и тоже отправлюсь путешествовать — по собственной юности.

Он улыбнулся, хотя она и уклонилась от его поцелуя.

— Завтра вечером я приду к тебе, — сказал он. — Прогуляемся по тем временам, когда ты меня любила. И я напишу твой портрет — ты будешь сидеть под черешнями в вашем саду, вся белая-белая.

На этот раз ему удалось притянуть ее к себе и поцеловать в волосы. Он добавил:

— А потом мы уедем отсюда. Уедем вместе.

Повернув ее к себе и заглянув в большие карие глаза, он сказал:

— Я ведь за тобой приехал, Минч!

Он назвал ее, как звал когда-то. Карие глаза пристально взглянули на него. Резко повернувшись, она ушла, не проронив ни слова. Даже не оглянулась.

Яка пришел к ней в белой рубашке, в светлых брюках, с непокрытой головой. Он рисовал ее в саду, под черешней, и рассказывал, будто говорил не ей, а самому себе:

— Когда отцветут черешни, мы уедем отсюда и поженимся. Когда черешни поспеют, приедем сюда погостить, а потом укатим в дальние края. Там заживем. Я буду писать картины, стану известным художником.

Она сидела на стуле, среди веток цветущей черешни, которые кое-где касались земли, потому что сад был расположен на крутом горном склоне. Слушая его, Минка мечтала, прикрыв глаза. Ни единого слова не проронила она в ответ — так человек, читающий книгу, не пререкается с ней. А неделю спустя она сказала просто, словно все обдумала и решила:

— Ступай теперь к своему другу и благодетелю, священнику Петеру Заврху. А когда черешни отцветут, я позову тебя. И мы вместе уедем.

— Хорошо, я пойду, — кивнул Яка, чувствуя себя безгранично счастливым. — И увидишь, к нашему отъезду давно обещанная священнику картина — вознесение божьей матери в окружении ангелов — будет закончена.

На прощанье они тепло улыбнулись друг другу и он сказал:

— Позови меня поскорее, слишком надолго мы все затянули. Мне жаль сейчас каждой потерянной минуты.

Он оставил незавершенный портрет, взял мольберт, холст и краски и ушел прямо через сад.

Когда Яковчева Минка и Раковчев Виктор еще ходили в школу, тот вырезал на стволе лиственницы у развилки дорог начальные буквы ее и своего имени, а когда она, глядя на его работу, спросила, что значат эти буквы, он выдал