Встретимся в музее - Энн Янгсон

где лежит и то и другое. Конечно, я осознаю, что так происходит только потому, что я всегда сразу бегу на поиски того, в чем Эдвард нуждается, но никак не может найти. У него полностью атрофировался навык находить свои вещи. Зачем он ему, когда достаточно позвать меня, и все найдется само? Но тем вечером я слишком устала, и во всем, что он потерял (а он тщетно пытался вспомнить, что же еще искал и никак не мог найти, точно было что-то еще), не было сиюминутной необходимости, так что я просто пошла спать.

Я ожидала, что спальня за время моего отсутствия превратится в свалку вывернутой наизнанку одежды и грязных простыней. Но комната оказалась чистой и прибранной. Первозданный вид спальни, так же, как чай, чехольчик на чайнике и снятая спецовка, заставил меня почувствовать благодарность Эдварду. Такая любезность не свойственна для него. Ему приходится постоянно делать над собой усилие, чтобы сделать мне что-то приятное. В комнате было так чисто, что я мельком подумала, не спал ли он в другой комнате, поскольку знал: мне понравится, если я найду спальню в таком нетронутом виде, но я заснула раньше, чем додумала эту мысль до конца.

Когда я проснулась следующим утром, Эдвард уже ушел. Я лежала в постели, оглядывала комнату и думала: наверное, Эдвард попросил Сару перестелить постель. Однако простыни были те же, что я застелила перед отъездом. «Значит, спал в другой комнате, – сказала я себе. – Проверю после завтрака, потому что поддерживать порядок во всем доме – моя обязанность».

Вы, наверное, все уже поняли. И удивляетесь, почему я трачу столько бумаги на описание чайного чехольчика и чистого постельного белья. Знала ли я, когда чистила зубы, когда натягивала джемпер, когда расчесывалась? Не могу сказать. Я пребывала в безопасном «до»; вероятно, я и догадывалась, что скоро наступит «после», но для меня оно пока не наступило.

Я спустилась на кухню. Там меня встретили Тэм, Эндрю и Эдвард. От них веяло свежим воздухом, резкий утренний ветер все еще ощущался в складках одежды и волосах. Эндрю поднялся, чтобы налить мне кофе из стоявшей на плите кофеварки, а я обратилась к Эдварду, усаживаясь за стол, праздно, очень праздно, как будто этот вопрос прошел в моем сознании разве что по касательной и с ним нужно разобраться, пока мы не перешли к обсуждению более важных вещей и событий:

– Где ты ночевал, пока я была в отъезде?

– Что? – переспросил Эдвард, как будто не услышал моих слов. Но он прекрасно их услышал, и я сама – впервые – услышала саму себя. Я наконец поняла вопрос, который задавала себе с тех пор, как улеглась в постель накануне вечером. Я подняла взгляд и обвела им лица троих мужчин, которые смотрели прямо на меня, и все, что я, как мне казалось, знала и понимала о своей жизни, разом рухнуло. Я не имела ни малейшего понятия о том, кто я. Кто та женщина, что жила в этом доме столько лет. Родила этих детей. Была женой этому мужчине.

Мне почти невыносимо писать дальше, но я все же расскажу историю до конца. Испив эту чашу до дна, я, возможно, смогу объяснить самое важное. Объяснить, как я себя чувствую.

Тэм встал и вышел из кухни. Эндрю остался. Эдвард сказал:

– Не могу понять, на что ты намекаешь.

– Я спросила, может быть, ты спал в одной из гостевых комнат.

Я посмотрела прямо ему в глаза. У мужа загорелое лицо, результат тяжелой трудовой жизни. Его голубые глаза окружают тысячи мелких морщин. Эти морщины словно белые нити на бронзовых щеках, потому что он всегда готов рассмеяться или нахмуриться, и каждый раз его лицо как будто сминается, а кожи в мельчайших бороздках никогда не касаются лучи солнца. Вот что я заметила в тот момент: глубокий загар и яркие белые линии на лице, лишенном малейшего выражения. Важно было то, что он сказал следом. Даже не проверяя, я была уверена, что он не ночевал ни в одной из гостевых комнат. А если и так, то он был там не один. Я понимала это по его лицу, по лицу Эндрю, по тому, как быстро ушел Тэм. И если бы он мне соврал, я не знаю, что бы я сделала. Возможно, ударила бы его, хотя никогда в жизни никого не била и, скорее всего, не смогла бы пойти на это и сейчас. Возможно, я бросила бы что-нибудь на пол, разбила бы что-нибудь, меня могло бы стошнить прямо в комнате. Если бы он солгал, я утратила бы последние остатки собственного достоинства, за которые держалась, пытаясь разобраться, что со мной происходит.

Но он не соврал. Он повернулся к Эндрю и попросил его выйти. А потом рассказал мне правду. То есть факты. Их я поняла. С пониманием всего остального у меня возникло куда больше проблем: как он себя чувствовал, о чем думал. Я не знаю, чему из этого стоит верить.

Итак, факты. Уже больше года он состоит в отношениях с другой женщиной. Ходит к ней домой днем, когда я думаю, что он играет в гольф, иногда вечером, когда я думаю, что он на собраниях, в пабе или на официальных ужинах. Он провел гораздо меньше времени на рынке сельскохозяйственных товаров и на соседних фермах, чем говорил мне. Чтобы провести больше времени с ней. В редких случаях, когда я уезжала куда-то с ночевкой, или чуть чаще, когда у него находился предлог уехать из дома (конференции, турниры по гольфу), он проводил ночи в ее доме. Я ничего не замечала. Я ни на секунду ничего не заподозрила.

Сначала я впала в ярость. Я не так-то часто бываю зла, по-настоящему зла. Обычно я не готова признать, что меня оскорбили, и редко чувствую себя вправе испытывать такие сильные чувства, чтобы открытая ярость показалась оправданной реакцией. Когда Эдвард рассказал свою историю до конца, я так разозлилась, что не могла произнести ни слова. Но больше всего меня потряс не сам факт измены и предательства (это важно, и к этому я перейду чуть позже), а одна деталь. Женщина, с которой он завел интрижку (почему люди называют это таким словом? Что оно вообще значит? Это слишком легковесное слово, и я запретила себе его использовать, но оно тут как тут, само проскользнуло на экран), – это Дафна Тригг. Дафна Тригг. Женщина, которую я в грош не ставлю. Женщина, чьи взгляды