Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

Марту же ситуация начинала не на шутку напрягать. Иногда она замечала краем глаза, как Саша выглядывает из-за дерева или из-за столба, карауля ее у кастингов за десять станций метро от общаги. В итоге она начала пугаться собственной тени, случайного мужского взгляда. Ей везде мерещились грустные темные Сашины глаза, его кривой обиженный рот, сероватое от регулярных запоев лицо. Из-за его частых пропусков ребята в группе проголосовали за смену старосты, и теперь Саша мог еще больше времени посвящать слежке за Мартой.

Двадцать девятого декабря, пока Марта пробиралась окольными путями к общежитию, постоянно озираясь, поглубже натягивая капюшон, пришла эсэмэска от Брэда:

«Марта, тема есть, только не психуй, плз. У фирмы есть давний клиент, француз Кристоф, владелец нескольких модных марок, "Имаже", "Ассандра", в курсе? Оч приятный мужик, все кампейны на РФ через нас делает, творческий чел. Семейный, безобидный. Правда, с русским и инглишем беда. Ты же говорила, франсе знаешь? Он завтра прилетает в Питер, на открытие бутика, остановится в Four Seasons, мы тебе отдельный номер снимем, сходишь просто с ним в Мариинку на оперу, в ресторанчик? Кроме расходов платим пятьдесят тысяч».

Марта юркнула в общежитие и быстро набрала ответ Брэду:

«Нет».

Ночью ее разбудила длинноволосая Катя.

– Март, Марта! Вставай! Там этот, твой…

Сквозь сон Марта слышала какой-то ор на улице, доносившийся сквозь приоткрытую форточку. Наспех накинула валявшуюся в ногах кофту на молнии и, спрыгнув со второго яруса, подошла к окну.

– Л-любимая! Марта!

Под окном едва держался на ногах Саша.

– Я люблю тебя! Будь м-м-моей! Я же в-в-все д-для тебя сделаю!

Марта распахнула створку. В комнату хлынул морозный воздух.

– Иди спать, не позорься!

В этот момент в правой руке Саши что-то блеснуло.

– Тогда, т-тогда я руки на себя наложу, с-слышишь?

Соседки по комнате, столпившиеся за спиной Марты, сдавленно вскрикнули. Они были явно в восторге от драмы в духе Шекспира, никогда с ними не случавшейся.

– Эй, парень, ты че разорался? Время видел? А ну тикай отсюда, я уже ментов вызвал!

От бокового входа к Саше медленным шагом двинулся коренастый охранник в камуфляже. Саша вскинул пьяные, полные отчаяния глаза на Марту в беззвучной мольбе. Она отрицательно помотала головой.

В следующую секунду парень полоснул ножом по запястью. Брызнула кровь, показавшаяся черной в свете тусклого покосившегося фонаря. Саша приглушенно пискнул, как будто кот, которому наступили на хвост, выронил нож, с лязгом дважды подскочивший на асфальте, и упал на колени.

– Ты чего творишь?!

Подбежавший охранник накрыл своими руками ладонь Саши, стискивавшую левое запястье. Марта зажала рот рукой. Казалось, ее сейчас вырвет. Девочки похватали куртки и побежали вниз, пытаясь утянуть за собой Марту. Но она продолжала стоять у окна, не в силах оторвать взгляд от разворачивающейся внизу, словно в дурном сне, картины.

Наконец голые ветви и небольшие хилые сугробики почти бесснежной зимы озарились бликами синего. Приехала милиция. Марта прилегла на Катину кровать и достала телефон.

«Я передумала. Питер все еще в силе?»

31 (Лариса)

Практически сразу после возвращения из Москвы Лариса поняла, что не любит Машу. Как будто внутри щелкнул переключатель. Свет в сердце, и прежде горевший тускло, угас. Она больше ничего не чувствовала, когда брала дочь на руки. Более того, любая элементарная забота о ребенке стоила ей колоссальных усилий: накормить, укачать, просто подойти к кроватке. Когда Гены не было дома, Лариса могла подолгу игнорировать детский плач, запиралась в другой комнате, включала телевизор погромче. Только когда крики становились совсем душераздирающими, заходила в детскую, пересиливая себя. Равнодушно и с некоторым отвращением меняла испачканное белье.

Лариса страшно завидовала Гене. Ему любовь к девочке давалась легко. Каждый раз, возвращаясь с работы, муж мог часами просиживать у кровати дочери, разглядывая пухлые кулачки, прямые черные реснички, немного приплюснутый носик. Растекался в блаженной, идиотической улыбке.

– Ну разве не прелесть?

– Прелесть, – еле выдавливала из себя Лариса.

Скоро она обнаружила, что и к мужу больше не испытывает никаких чувств. Они еще спали вместе, но все чаще во время секса Лариса вдруг начинала думать о чем-то постороннем, воспринимала мужа как малознакомого человека. Размышляла, например, о последней постановке Натаныча – исторической реконструкции. Прикидывала, какую роль в ней мог бы сыграть Данилов. Представляла далеких предков Гены, от кого ему достался этот высокий лоб, с бугристыми надбровными дугами, как бы слегка ощеренная верхняя губа, грубая кожа на скулах. Возможно, предок мужа, передавший ему эти черты, лет триста назад осваивал Сибирь, покорял дикие племена, накалывал врагов на копье. А теперь на что расходуется хороший генетический потенциал? В такие моменты Лариса думала, что всем мужчинам нужно непременно воевать, что они только для этого и созданы.

Следовало уйти уже тогда, пока еще не было поздно. Улететь в Москву, разыскать Кантемира, все объяснить. Возможно, для нее нашлась бы еще какая-нибудь роль. Но Лариса словно решила сама себя наказать за черствость. За неспособность выполнять естественное биологическое предназначение: любить и оберегать свое дитя.

Конечно, все только усугубилось, когда Маша неожиданно подружилась со своей единокровной сестрой, дочкой этой шлюхи Ангелины. Из всех девочек класса она каким-то дурацким образом выбрала именно Марту. Может, Ангелина надоумила эту пугающе спокойную девчонку присосаться к их семье, тянуть из них деньги.

Девочки дружили взахлеб, ну просто не разлей вода. Маша таскала Марту за собой повсюду, приводила в дом, отдавала свои игрушки. Ну а Гена это все, конечно, только поощрял. Очень удобно, когда можно осыпать благодеяниями сразу двух отпрысков, даже особо не скрываясь. Притом что девочки ни о чем не догадывались до тех пор, пока Марта не нашла те письма. Какое лицемерие. Из поездок в Китай муж возвращался с целыми баулами подарков для обеих. Но, когда Лариса просила его о чем-то для себя, об отрезе шелка для сценического платья, мог забыть или привезти совсем не то, что нужно.

Все это было, конечно, ужасно. Просто пытка – наблюдать, как Маша с Мартой растут бок о бок. Постоянно видеть живое свидетельство измены мужа. Постоянно вспоминать, как было когда-то, до рождения обеих девочек. Тосковать по своему настоящему Генаше.

Вдобавок ко всему Маша резко проигрывала Марте по всем статьям. Как бы ни было тяжело признавать, но дочка Ангелины росла на удивление хорошенькой: складная, стройная, с большими умными глазами. И в учебе она успевала, и какой-то витальности, что ли, в ней было больше. Маша же набухала год от года, как тесто в кастрюле, становилась совсем неказистой, утрачивала былое детское очарование. Когда Марта приходила в гости, у Ларисы возникало непроизвольное желание хоть как-то уколоть красотку, чем-то ее уязвить, обесценить. Но Марте все было как с гуся вода. Дочь же смотрела на подружку влюбленными, завороженными глазами. Хотелось встряхнуть ее, крикнуть: перестань пресмыкаться перед этой дешевкой!

Иногда, в минуты крайнего отчаяния, Лариса представляла то, в чем бы не призналась никому. Она воображала, что Марта, тоненькая эффектная Марта – ее настоящая дочь, а Маша попала к ней по ошибке. Быть может, девочек перепутали в роддоме. Чтобы скрывать неприязнь к собственному ребенку, Лариса пускала в ход все свое актерское мастерство.

К счастью, для огрубевшего, точно старая пемза, сердца есть одно верное лекарство: работа. Лариса использовала любую возможность ускользнуть из дома. Да, амурский драматический театр не был пределом ее амбиций, и все же он давал возможность не смотреть в глаза опостылевшему мужу и неуклюжей, требовавшей постоянного внимания и поддержки дочери. Перед конкурентками по ремеслу у Ларисы было неоспоримое преимущество: искренность. Она действительно считала за счастье получить любую роль, задержаться на репетиции, помочь реквизиторам и костюмершам. Остальным актрисулькам не хватало таланта, чтобы изобразить правдоподобный восторг на читке очередной мутотени Натаныча. Они хотели бежать на свидания, или к детям, или затесаться в хабаровскую труппу,