Земля под снегом - Эндрю Миллер

все что мог. Ферма либо устоит, либо ее разнесет ветром по всей округе. От его усилий ничего не зависит. Один конец шарфа выпростался и хлестнул его по лицу. Он нащупал дверную ручку. Когда открыл дверь, она потащила его внутрь, словно он держался за парус. Он закрыл ее, навалившись спиной. Кружилась голова, он полуоглох и продрог, но ощутил побуждение немедленно выйти обратно. Что это? Некий голод? В кухне Рита сидела за столом, укутанная в пуховое одеяло. Сигареты, пепельница, книжка. Она встала и помогла ему стянуть рукавицы. Положила их на «рейберн» сохнуть. Притронулась к его онемелому лицу.

– Как там снаружи? – спросила она.

Эрик курил перед кухонным окном и смотрел на сад, который то появлялся, то исчезал. Айрин готовила у плиты, но время от времени, не снимая фартука, подходила к нему, и они стояли вместе, провожая взглядами порывы метели.

От праздников у них осталась уйма еды. Отопление работало – и центральное, от жидкого топлива, и «АГА», и камин в гостиной. Были холодные места, но в сельском коттедже как же без них. В подветренном конце дома было заметно холодней, но кухня находилась в другом конце, и они не испытывали ни малейшего неудобства.

Сели за стол. Вдобавок к тушеному мясу Айрин сделала дамплинги. Эрик их обожал. Он решил выпить с едой бутылку пива, и она ему принесла. Сидели лицом к окну. Радио было включено, но звучало тихо. Голос слышался, но воспринимались только отдельные слова. Вероятно, перечень непроезжих дорог, последняя сводка от Министерства военно-воздушных сил.

Строго говоря, он был на вызовах, хотя максимум что мог, это дать совет по телефону. Он несколько дней просидел дома. «Ситроен» был надежно упрятан в гараж, походивший на лéдник. Единственное окно гаража казалось листом хрусталя, свет из него, падая на машину, переливался, как паутина. Эрик хорошенько вычистил автомобиль; сидя внутри и проникаясь интересным холодом, прошелся по всему влажной тряпкой и замшей. Опорожнил пепельницу. Достал из-под пассажирского сиденья и выкинул салфетку с отпечатком губной помады, губ.

Он думал, что дома ему будет беспокойно, что он почувствует себя в ловушке. Но нет – он не без удовольствия подчинился тому, чего не мог изменить. Они давно не проводили столько времени вместе, просто вдвоем, ни на что не отвлекаясь. Последний раз, вероятно, в медовый месяц. Когда он спросил ее, она согласилась – да, наверно, в медовый месяц. И то, как она это сказала (довольно обыденным тоном), неким образом дало ему понять, что в ее сознании этот факт пребывает гораздо ближе к поверхности, чем у него. Его слегка царапнуло, и он начал вести себя так, чтобы побольше ей угождать, внушать спокойствие. Говорили о Веронике, взвешивали возможность слетать туда весной (есть на авиалиниях ограничения для беременных? На каком сроке перестают пускать?). Говорили про младенца, добродушно препирались из-за имен. Детскую было твердо решено привести в должный вид вовремя, и в первый день года он потратил пару часов, ошкуривая и грунтуя оконную раму. Говорили о его работе так, как говорили раньше. Его потянуло на откровенность, и он велел себе быть осторожным, задаваясь в то же время вопросом – что было бы, возьми он ее за руку и расскажи мягчайшим своим голосом о происходившем. Не обо всем, разумеется. Он заверил бы ее, что это прошлые дела. Он заплутал, но теперь вернулся, нашел дорогу домой. Это могло бы стать поводом не для гнева и слез, а для торжества. Это могло бы дать им нужный толчок.

Обсуждали родственников и друзей. Смеялись – по-настоящему смеялись, – вспоминая Тессу и ее нелепого бойфренда, драматурга. Вечерами сидели у самого камина, потягивая виски и делая вид, что им холодней, чем было на самом деле. Выдвинули обитый сукном карточный стол и играли в вист и рамми. Он научил ее варианту покера, освоенному в летной школе. Она попыталась объяснить ему правила бриджа, в который играла с Вероникой и родителями. Любителями бриджа, не исключено, были Дакуэрты, и на свой лад это тоже сильно смешило: вечерний бридж с Дакуэртами, которые, по всему видно, настоящие алкоголики.

Смотрели телевизор, хотя то ли из-за погоды, то ли из-за итальянской забастовки, объявленной профсоюзами энергетиков, прием был не ахти.

Слушали музыку. Он поставил «Страсти». Не то чтобы он очень любил их слушать. Он потому купил эту пластинку, что музыка хранилась на ней так же, как, по его представлению, воспоминания хранятся в мозгу. Он видел, испытал это единственный раз: Манчестер, церковь, свечи, он сидит на жесткой скамье после анатомического театра, где лаборант показал ему прием – как сдирать кожу. Он плохо помнил теперь, почему туда отправился и почему один; лучше помнилось, как он, пошатываясь, вышел в итоге наружу и потом час за часом бродил в некоем трансе, избегая людских взглядов, пока не забрел в самую глубь Солфорда[54]. «Страсти» свидетельствовали о чем-то – и причиняли этим сейчас неловкость такому человеку, как он: бакалавру наук, доктору медицины, действительному члену Королевской коллегии врачей общей практики. То, к чему звала музыка, во времена Баха легко было назвать, но сегодня это смотрелось диковинно: камзол с кружевными манжетами, развевающийся на ветру среди ночных автобусов…

Слушали вместе, сидя на софе, и, когда кончилось, Айрин улыбнулась и, ничего не говоря, оставила его на несколько минут одного. Попробуй вообразить, что Элисон Райли проявляет такой такт! Впрочем, когда вообразил-таки, это не показалось ему столь уж невероятным.

Телефонный звонок. У ребенка температура. Нет ли сыпи? Нет? Хорошо. Обильное питье, аспирин, постельный режим. Посмотрим, какое будет состояние завтра. Еще звонок – женщина жалуется на головокружения. Зная ее, он знал, что головокружений было бы меньше, если бы она меньше пила. Посоветовал приготовить себе еду, что-нибудь горячее. Есть дома продукты? Есть. Стала перечислять – банку за банкой. Ей, подумал он, просто надо было поговорить с кем-нибудь, чтобы развеять страх перед погодой. Подумал – да, ему нравится врачебная работа. Вспомнил, как горд был за него отец. Оправдать надежды отца – это очень серьезно. И не менее серьезно – разочаровать его, даже его тень.

Он позвонил Габби, который жил в квартире поблизости от амбулатории и мог с легкостью туда добраться.

– Есть пациенты?

– Тишина, – ответил Габби.

– Скоро расчистят пути, тогда появятся, – сказал Эрик.

Там проходила железная дорога, до амбулатории от станции можно было дойти пешком.

– Сегодня утром, – сказал Габби, – полицейский доставил мне молоко. В жуткую метель.

– Да, – сказал Эрик. – Я