Перед солнцем в пятницу - Альбина Гумерова

– Лидочку… Если надо будет… помочь – зовите.

Они помолчали немного. Федор ломом стучал по льду зачем-то.

– Она у вас совсем плохая, да? А Катя как?

Мужчина не ответил. И перед тем, как войти в парадную, Наталья добавила, сама себе удивившись, что говорит безо всякой виноватости:

– Федь, одежку Лидочки я бы вязла, когда она… Для Веры. Не сжигайте, ладно? Что сжечь, я вам дам. У меня еще и книги есть, и тряпки разные, стол мужа тоже целый пока. А одежку мне отдай. Я Веру одевать буду. Пальтишко серенькое уж больно к лицу ей, спасибо вам за него. Ведь она не больная пока, и ей жить надо.

Не смущаясь дочери, Наташа порывисто обняла своего запретного возлюбленного и скрылась в парадной. А Федор, будто вспомнив что-то важное, скоро зашагал домой. В квартиру он ворвался, и тут же от сердца отлегло, потому что услышал кашель. Кинулся в комнату Никитичны, где лежала его дочь.

– Лида! Ты до скольки считать умеешь? До тысячи можешь?

– Могу, – ответила Лида.

– Тогда считай. Не останавливайся, поняла? И не гони.

Мужчина поставил на огонь воду в большой кастрюле и выбежал из дома. У Захара было не заперто.

– Дядь Захар, я щас! – он схватил лопату.

Федор помчался к пустырю и боялся, что рухнет и встать уж не сможет, но сумел добежать и принялся отчаянно махать лопатой…

– До скольких досчитала?! – крикнул он, вбежав в квартиру.

А в ответ тишина. Холод пробежал по спине, Федор пошатнулся, но успел ухватиться за стену. По ней он и приблизился к комнате, в которой лежала дочь. С постели смотрели два огромных глаза, и костлявый указательный пальчик показал на Катю, которая, сидя на полу у тахты, задремала рядом с дочерью.

– Девятьсот тридцать один, – ответила девочка.

И наступили самые страшные, самые ужасные два часа в жизни Федора, именно два часа он провел на кухне, умоляя свой разум не оставить его теперь, в эту минуту.

Глубокой ночью, почти уже на рассвете, Федор отпаивал дочь горячим бульоном, Лида даже заплакала, все спрашивала, не сон ли. Вся она наполнялась жизнью, наливалась румянцем. Мать ее, Катерина, с ужасом и благодарностью глядела на своего мужа, сама долго не решалась поесть, а потом поела и расплакалась. Какая-то возня слышалась на площадке, может, соседи запах учуяли. Но Федор хорошо запер дверь.

– А дальше что? Завтра что? – тихо спросила его жена.

Вскоре сытая Лида уснула. Ее родители сидели рядом с ней и друг с другом, а потом один за другим задремали тоже, хотя за окном уже было светло.

Первое о чем подумал Федор, когда проснулся: я поступил верно. Впервые в жизни.

В кухне едва уловимо пахло мясом. Федор хотел отнести и Наташе с Верочкой, накормить хотя бы Верочку, но раздумал. Не потому что, Наталья догадается, а чтобы его дочери больше досталось. Он взял Верину телогрейку и лопату, которую вчера так и не отдал Захару… Захар и правда был бойкий мужик, громогласный, Федор помнил его еще ребенком, вся детвора боялась его, но голод истощил Захара тоже, и он лишь кивнул, когда Федор вернул ему лопату, понимая, для чего ее брали.

Некоторое время стоял перед дверью Натальи, не решаясь стучать. Потом постучал. Дверь открыла Верочка. Видно было, что она только что проснулась. На ней все еще надето серенькое пальтишко Лиды, которое Федор так опрометчиво отдал, он ведь и не надеялся, что его дочь будет жить.

– Я тебе твою телогрейку обратно принес, – сказал он так ласково, как мог, и принялся расстегивать пуговки на сером пальто.

Верочка так и уставилась на Федора. И мать ее тоже уставилась, Федор взглянул на Наталью и тут же отвел глаза – так беспомощна была она в то мгновение!..

– А знаешь почему я его Васей назвала? Потому что мы с тобой на Васильевском острове познакомились.

И Федор понял: она догадалась, что он натворил…

Бросив короткое «до свидания», мужчина быстро сбежал по лестнице вниз. Нет больше ни Наташи, ни Васи. Есть только Лида, дочь его. И мать ее, Катерина.

На лестнице он опомнился, взбежал обратно наверх, кинулся к Верочке, прижал ее к себе, как родную.

– Тебе нравится это пальто, Вера? Тогда твое оно, носи! Носи, пока не износишь!

Он обнимал Веру, будто это была его Лида, поглядывал на Наташу, а сам понимал, что имел право на вчерашний поступок, самый кошмарный, который ему приходилось совершать. Он думал раньше, что желать жену друга, врать в глаза ему – самое страшное в жизни его, и хуже этого быть уже не может. Но он ошибался, страшное было впереди.

Федор шел домой и впервые за долгое время улыбался оттого, что вновь поступил верно, что пальтишко серенькое назад не забрал. Да и телогрейку им оставил. В чем же будет ходить его Лидочка? Ничего, он что-нибудь придумает. Придумал же как от смерти спасти, а одежку-то достанет. А там, глядишь, и блокаду прорвут.

2019

Баба Зина

На Покровке есть старый кооперативный дом, который строился в тридцать каком-то году двадцатого века. Ремонта там с тех пор никто не делал: стены, пол – все было как прежде. И во всем доме царила та приятная атмосфера, присущая только старым зданиям. В таких домах особый уют, и их квартирам с толстыми стенами и высокими потолками прощается та бытовая неряшливость, которая в обычных квартирах смотрится тошнотворно. А в старых московских домах даже обычная мебель и техника выглядят иначе. И сами люди, современные люди в этой коммуналке, среди всех своих современных вещей кажутся случайными гостями.

Большая семья с маленькими детьми основательно разжилась по всей квартире. Они занимали все комнаты. В огромной кухне стоял холодильник, микроволновая печь, в прихожей на стене висели радиотелефон и модем wi-fi. Самую первую от кухни комнату занимала Зинаида Яковлевна. Вместе с нею жила женщина лет на пятьдесят моложе – Вера Васильевна. За небольшое после-смертное вознаграждение в размере стоимости комнаты в центре Москвы Вера Васильевна изо дня в день прибирала, стирала, готовила, напоминала о приеме лекарств.

В свои пятьдесят лет Вера Васильевна выглядела гораздо хуже Зинаиды Яковлевны. К тому же Вера Васильевна много курила и любила выпить. Вся ее жизнь сводилась от сигареты к сигарете. День идет по расписанию, в котором очень много перекуров. Стирает халат бабы Зины и подбадривает себя: вот, мол, достираю и