Перед солнцем в пятницу - Альбина Гумерова

От мысли, что ребенка еще можно согреть, его мать засветилась, решительно подошла к буржуйке, отпихнула от нее дочь, будто мешающую мебель, и прижала мертвого голенького мальчика к печке.

– Давай, Василий, открой глаза! Просыпайся! – умоляла она. – Верочка, доченька, помоги разбудить!

Вера и Федор встретились глазами. Запах возник в комнате, и Наталья оторвала ребенка от печки и принялась дуть ему на спину, на ягодички и ласково целовать.

– Все, все, уже не больно, милый. Прости, прости.

И за поцелуями сама не заметила, как попыталась откусить от сына хоть кусочек. И когда она это поняла, в ужасе отбросила ребенка, отскочила от него и закричала. Вера закрыла уши. Федор не кинулся успокаивать Наташу, подошел к груде тряпья, нашел ткань поплотнее и аккуратно завернул в нее Василия.

– Идем, – сказал он, – Вера, лопату бери. Ната, ты лом возьми. А я Васю понесу.

И они втроем отправились закапывать ребенка в землю. Каким-то хитрым путем шагали, Федор не хотел, чтобы люди их видели. По пути им попался старец, но он плелся, глядя себе под ноги, и вроде даже не заметил их. Наташа, когда поняла, что идут они не на кладбище, забеспокоилась, и Федор, почувствовав это, пояснил:

– Кладбище далеко. А сил у нас совсем мало.

– А куда? – спросила она слабым голосом.

– На пустырь.

– На пустырь?! Как собаку?! – запричитала Наталья. – Прошу, давай до кладбища! Сын с отцом лежать должен…

Федор резко остановился. И Наталья застыла, уставившись в его темную спину. Ей хотелось коснуться его, она ждала, что он обернется на нее, но спустя мгновение мужчина зашагал дальше, будто даже быстрее прежнего. Наталье показалось, что он крепче прижал к себе ребенка. И без того слабая женщина еще больше ослабла, у ней ныли кости, она еле передвигала ноги, и ей было странно, что она не плачет. Наверное, в крике том, в комнате у печи, горе из нее и вылетело. И лишь Верочка как-то беззаботно шла и думала, какое красивое на ней пальто, совсем почти новое, и как в нем тепло и удобно, и как оно ей нравится.

…Был такой же январь. На Новый год собрались у Натальи и ее мужа – он был тогда еще жив. Катя, Федорова жена, дежурила, и Федор пришел с дочерью Лидочкой. Они с Верочкой играли, а взрослые праздновали Новый год. Федор откровенно спаивал Наташиного мужа, а когда тот уснул, Федор и Наташа отправились на чердак, который уже несколько лет служил им любовным пристанищем. В феврале 1941-го Наташа обнаружила свою беременность и сообщила мужу. Отреагировал он спокойно, женщина даже смутилась, тогда муж поспешил улыбнуться, обнял ее со словами: «Вот и хорошо». И пошел к своему другу – выпить за хорошую новость. А в июне началась война, но срок был уже такой, что аборт делать поздно. А через пару недель после блокады родился Вася. А еще через четыре месяца Наташин муж, отец Верочки, пропал. Сначала просто ждали, думали – вернется. Потом решили, что сгинул на пути домой. Искали. Не нашли. Подумали даже, что люди голодные добрались до него… К стыду своему Наталья будто даже обрадовалась, потому что к мужу чувствовала благодарность за все, что он делал, и огромное чувство вины, что не любила его ни дня в своей жизни, но хлебными карточками его пользовалась еще долго. Чтобы не сойти с ума, она убедила себя, что муж ее, в отличие от Федора, ушел на фронт. Раз вечером Федор пришел к своей Наташеньке. Они дождались, когда Верочка и Вася уснут, и отправились на чердак. Там и нашли его, мужа Наташиного… Повесился он. Федор с Наташей на тот чердак больше не ходили, друг друга не касались, а встречались лишь за тем, чтоб поделиться чем-то нужным для жизни: дровами, карточками, едой. И в глаза друг другу почти не глядели.

Долго боролся Федор с мерзлой землей, долбил ее ломом, Наталья сидела в сугробе, прижимая к себе окоченевшего сына, а Вера, отойдя в сторону, затеяла в снегу какую-то тихую игру и радовалась всем сердцем, что у нее теперь есть пальто. Она будто бы даже забыла о пище, и казалось девочке, что она сытая, совсем сытая, какою она бывала давным-давно, до блокады. Вскоре Федор взял лопату и вырыл яму.

– Дядя Федя, я пойду лопату отнесу. Дядя Захар ругаться будет, и так задержали.

– Переживет твой дядя… – огрызнулся Федор. – Домой пойдем, занесем.

– На меня он несильно кричать будет. А на вас сильно, – не унималась Вера. В новом пальто она почувствовала себя человеком и настаивала на своем. – Еще кто помрет если, он не даст лопаты.

Федор задумался на секунду и принялся рыть еще одну яму. Сил у него совсем почти не осталось, и яма получилась кривая и не очень глубокая, но длиннее, чем для Васи. Примерно, как если бы для Веры.

– Кому это? – спросила Наталья.

– Пригодится. Со дня на день, – ответил Федор. – А закопать я и без лопаты сумею.

Мужчина еще раз проверил, хорошо ли завернут ребенок, хорошо ли перевязан, и бережно уложил его в яму. Закопал тоже как-то ласково, словно одеяльцем накрыл… Вера, будто тоже поняв, наконец, что брат ее умер, жалась к матери.

Когда закончил, Федор отошел к столбу и отсчитал шаги.

– Двадцать один. Твоих… шагов тридцать будет. Если захочешь прийти там, помянуть или еще что.

Обратно шли – Вера, волоча лопату, впереди, Федор и Наталья чуть сзади. Дошли до дяди Захара, и Вера вошла к нему, чтобы отдать лопату. Бывшие любовники услышали, как скрипучим, прокуренным голосом старый Захар нахваливает Веру и ее пальтишко и вроде чем-то угощает ее, потому они не торопили, чтобы Вера скорее вышла. Стояли мужчина и женщина в темном углу двора, и Федор отчаянно поцеловал свою любимую, на которой почему-то не женился. Наталья тут же поплыла, как это бывало от его рук. Федор добрался до самого теплого ее места. Она вся вспыхнула сначала от ужаса, а очень скоро от облегчения и почувствовала себя впервые за долгое время живой…

Федор вытащил руку, поднес ее к носу и глубоко вдохнул.

– Это ведь мой сын? – спросил он.

– Твой.

Вышла Верочка, она улыбалась.

– Дядя Захар совсем не ругал меня за лопату. С Новым годом поздравил.