Скованные одной цепью - Ирина Алексеева

– Тебе нравится? – мимоходом спрашиваю дочку, оглаживая пластиковый столик у окна.

– Да, неплохо так, – отвечает, швыряя рюкзак на кровать.

Разглядываю этот глянцевый уют и вспоминаю свою общагу. Лефортово, 1988-й. Наша с Серегой комната – маленький музей апокалипсиса. Обои держались на честном слове, в углу под столом жила моль, которая однажды чуть не сожрала мою курсовую. Серега тогда ее прибил и устроил похороны в спичечном коробке, с надгробием из хлебной корки.

Здесь все иначе. Здесь даже пауки, наверное, плетут геометрически правильные сети и сдают их в налоговую.

– Ну давай, устраивайся, – говорю и сажусь на край мягчайшей кровати.

Катрин долго перекладывает свои вещи, понятно, что нервничает. Я тоже не могу усидеть на месте. Словно меня самого здесь оставляют учиться.

Вечером выходим на улицу. В Гронингене пахнет свежестью и морем, хотя до моря отсюда хрен знает сколько. Каналы блестят жидким серебром, миллионная вязь велосипедов стоит на каждом углу, цепляются друг за дружку цепями.

– Куда пойдем? – спрашивает Катрин.

– Просто гулять. Надо же изучить город, где ты будешь жить.

Шагаем по Grote Markt, и ловлю себя на мысли, что все здесь слишком идеальное. Как будто в Голландии никто не знает, что такое депрессия. Все улыбается. Даже вывески.

Катрин останавливается перед кофешопом. Flying Dutchman. Я вижу, как ее взгляд цепляется за зеленый листочек на вывеске.

– Нет. – Мой голос звучит обрывисто и решительно.

– Что «нет»? – уточняет Катрин с притворной невинностью.

– Ты поняла что. Никакой травки. Ни сейчас, ни потом.

Катрин закатывает глаза.

– Пап, ты в свои двадцать и не такое творил.

– Не надо сравнивать. Тогда была перестройка, я жил в Лефортово, где травка – еще самое безобидное из того, что можно было найти.

Катрин смеется.

– Ладно, ладно. Можно мне тогда хотя бы чупа-чупс с гашишем?

Я фыркаю.

– Это развод для туристов. Бери, если хочешь, но ничего не почувствуешь.

Катрин тут же заходит внутрь и выходит с буроватым шариком на палочке.

– На здоровье, – бросаю я и иду дальше, оглядываясь, чтобы убедиться, что она не купила ничего посерьезнее.

Катрин все жует свой чупа-чупс, разочарованно разглядывая его, будто ожидала, что тот начнет говорить или хотя бы светиться.

– Ну что? Как эффект? – спрашиваю с усмешкой.

– Вкус карамели. Спасибо за разрешение.

Ощущаю себя победителем. Но ненадолго. Потому как доходим до первой нашей цели – супермаркета, где необходимо затариться.

Jumbo встречает нас желтым логотипом и лощеными черными тележками. Толкаем одну такую вдоль рядов с товарами, а я ощущаю себя потерянным в этом изобилии.

– Пап, а можно взять вот это? – Катрин поднимает коробку с хлопьями, на которой нарисован какой-то счастливый кот.

– Почему бы и нет? – отзываюсь, кидая их в тележку. – Тебе тут жить, а не мне.

Мы успели похватать пару прозрачных бутылок воды с мятой и лимоном, упаковки с очищенным и нарезанным слайсами картофелем, полуфабрикатные равиоли, нарезку овощей, яйца, канистру молока, йогурты, пластиковый сундучок с брауни и имбирную пепси.

Местная симка – отдельное приключение. Девушка за стойкой объясняет что-то про тарифы с таким милым и вкрадчивым акцентом, словно только что сбежала из фильма про Амели. Я делаю вид, что понимаю, а Катрин хихикает, явно наслаждаясь моим культурным дискомфортом.

– Ну все, теперь ты официально местная, – протягиваю ей сине-розовый конверт с симкой.

– Спасибо, сэр, – отвечает Катрин с нарочито серьезным видом.

Местный KFC – наша тихая гавань. В Москве подобные забегаловки были местом, где мы обжирались фастфудом, прячась от работы, учебы, домашних забот. Здесь все то же самое, только со вкусом заграницы.

Катрин макает куриные стрипсы в соус и вдруг показывает мне мем на телефоне. На картинке – переполненный танцпол в стиле двадцатых, джаз, шампанское, улыбки. Подпись: Get ready for the roaring twenties. Again.

– Ну как, впечатляет? – спрашивает, вытирая губы салфеткой.

– Да уж, – говорю, прожевав кусок своего бургера. – Только не думаю, что все будет так весело.

– Почему? – Катрин глядит на меня с интересом, и я чувствую себя нудным дедом.

– Потому что двадцатые тогда закончились Великой депрессией. Так что не особо-то веселый сценарий.

Катрин дурашливо качает головой.

– Ты просто пессимист, пап.

– Нет, я реалист.

Пока Катрин болтает про город, про лекции, которые начнутся через неделю, я изучаю ее медные, чуть пожженные плойкой волосы, мягкое лицо и темные глаза, свободный горчичный свитер и ноги в узких джинсиках. Как же быстро моя Катрин выросла. Еще недавно собирала пивные крышки во дворе, мечтала стать эмо и ругалась со мной из-за Болотной. А теперь вот в Гронингене, с новой симкой и этими чертовыми мемами про двадцатые.

Ага, правильно поняли, мне грустно. Оставить ее здесь на год, одну, в чужой стране. Это как вырвать кусок из своего привычного мира и выбросить за тысячи километров.

Но вот гляжу на нее и понимаю: все будет хорошо. Катрин справится. Она у меня молодчина.

Пальцы на мгновение тянутся найти ту самую ссылку из истории поиска. Элин АнисимоФФ, прости господи. Поглядеть на ее новые безумства. По иронии судьбы мы должны были встретиться, хотя бы когда проходил по радужной дорожке мимо кислотно-желтого прямоугольника с окошками, что значился как Гронингенский музей.

Нет. Все это бред и прошлое. Практически сразу обрываю себя. Эльке я писать не буду. У нее своя жизнь, у меня своя. Пусть же остается в прошлом, как гнилые восьмидесятые, как Лефортово, как черно-белая фотка в альбоме, разукрашенная краснознаменным маркером.

Не спеша, сытые и довольные, возвращаемся к общежитию Катрин. Я гляжу на белые звезды, что застыли в черном голландском небе, слегка подсвеченном атласно-красными огнями уличных фонариков. И думаю: пусть эти двадцатые будут спокойными. Пусть хотя бы Катрин повезет.

Notes

1

ПМ – факультет прикладной математики.

2

В январе 1991 года переименован в Самару.

3

В октябре 1991 года улице Желябова было возвращено историческое название Большая Конюшенная.

4

Московское академическое художественное училище.

5

Радиостанция внесена в реестр иностранных СМИ, выполняющих функции иностранных агентов.

6

Радиостанция внесена в реестр иностранных СМИ, выполняющих функции иностранных агентов.

7

«Бульдозерная выставка» – художественная акция, которую советские художники-нонконформисты провели в Москве на пересечении улиц Островитянова и Профсоюзной 15 сентября 1974 года. Спустя несколько минут после начала художников жестко разогнала милиция с помощью поливальных машин и бульдозеров.

8

Радиостанция внесена в реестр иностранных СМИ, выполняющих функции иностранных агентов.