Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

Гена присвистнул.

– А мне свяжешь что-нибудь?

Девушка осторожно отложила спицы, наклонила голову и лукаво улыбнулась.

– А мне что за это будет?

– Десять килограмм конфет «Ананас». А еще в кино тебя свожу.

Ангелина рассмеялась и снова принялась за вязание.

– То есть это мне подарок, в кино с тобой сходить? Высокого же вы о себе мнения, Геннадий!

– Это значит «нет»?

Гена глядел на девушку в упор с каменным лицом.

– Это значит «подумаю». Вот защитишь успешно диссертацию, свяжу тебе что-нибудь в подарок. И в кино, может, сходим, смотря что показывать будут.

На этих словах в комнату вошел отец, и больше Гена про свидания не заикался.

Девяносто первый был странным годом. Вокруг Ангелины всегда вилось много поклонников, и ей нравилось их внимание, но выбирать она не умела. Долго казалось, что на горизонте появится кто-то лучше, богаче, успешнее. В результате к выпуску, когда большинство однокурсниц уже были замужем и беременны, Ангелина оставалась одна, с невнятными перспективами. В тот год в воздухе витало смутное ощущение грядущих перемен, как будто скоро прибудет некий поезд, но точное время прибытия неизвестно, и остановится он буквально на минуту, и нужно будет непременно на него успеть. Гена стал появляться реже. Ангелина слышала, как по телефону отец говорил любимому аспиранту:

– Геночка, дорогой, коммерция – это хорошо, но нужно же диссертацию защитить, мы же на финишной прямой.

В августе отец принес фотографию, которую Ангелина запомнила навсегда.

– Смотри, что Генка наш вытворяет, – с гордостью сказал он, протягивая снимок дочке.

На прямоугольной карточке человек двадцать позировали на темно-зеленом танке на фоне затянутого облаками московского неба и накрененного шпиля высотки. Кто-то держал в руках рупор, кто-то – фотокамеру. Около танкиста в камуфляжной форме в полный рост стоял спортивный мужчина и грозил кулаком в воздух. Ангелина не сразу признала Генку: без очков, рукава рубашки закатаны, густые волосы отливают медью. Он был красив. Ангелина постаралась скрыть свое восхищение.

– С каких это пор Генка не носит очки?

– Сделал коррекцию зрения в Москве. Я его на конференцию отправил, а он вместо этого, негодяй, по танкам около Белого дома скачет.

– Хм, понятно. Диссертацию-то защищать он собирается? Я ему свитер обещала связать, если защитит.

– Ох, должен прийти ко мне в следующую субботу, но чувствую, от науки будет отбрехиваться. – Гриша махнул рукой, будто заранее признавая поражение в споре с аспирантом.

Ангелина готовилась к приходу Генки всю неделю: взяла у подруги кореянки Суны короткое розовое платье с воланами, делавшее ее похожей на фламинго, купила мундштук, чтобы, куря сигарету, выглядеть загадочной. В намеченный вечер она села с книгой в беседке во дворе, чтобы невзначай пересечься с аспирантом без надзора отца. Двор пятиэтажки плотно окружали пахучие кусты сирени. Ангелина уже предавалась мечтам, как целуется с Генкой в загсе. Любимый аспирант, судя по всему, знал, как вскочить на тот поезд, который вот-вот должен приехать. Вдруг из-за кустов донеслось раздражающее женское хихиканье. Через минуту смех, перемежаемый мужским шепотом, раздался опять. Ангелина осторожно вышла из беседки и развела ветви сирени. Худощавая брюнетка с невыразительным лицом, пунцовым от волнения, стояла прислонившись к прутьям забора. К ней вальяжно склонялся парень: широкая спина, рубашка с закатанными рукавами, волосы отливают медью. Вот он нагнулся ниже и поцеловал противно хихикающую девушку в губы. Ангелина была поражена простотой и банальностью открывшейся сцены. Как он мог? Она чувствовала себя оскорбленной женой.

– Давай я закончу тут дела и приду к тебе вечером? – прошептал Генка.

– Только не очень поздно, – кокетливо ответила брюнетка, – завтра у меня утренняя репетиция.

Ангелина швырнула книгу в песочницу и зашагала прочь из двора, гулять по набережной.

Суна знала все про всех, она питалась и дышала сплетнями. Поэтому, дождавшись позднего вечера, чтобы точно разминуться с Геной, Ангелина позвонила подруге с домашнего телефона.

– Привет, дорогая. Не спишь еще?

– Ой куда там, мои, как обычно, на Мухинку вдруг собрались, я должна помочь мясо для шашлыка замочить. А тебе что-то от меня надо.

Суна была проницательна почти до ясновидения, и Ангелина даже не пыталась от нее что-то скрывать.

– Простое любопытство. Аспирант моего отца – Генка Данилов – позвал меня на свидание. Я и не планирую идти, у меня вариантов хватает, но ты не знаешь, он вообще свободен?

Суна поцокала языком.

– You've come to the right place. Простое любопытство, ну-ну. Мам, да сейчас я приду, не будет ничего этой говядине из-за пяти минут! – крикнула она в сторону. – Тут срочное дело, вопрос жизни и смерти!

Ангелина нервно ерзала на табурете в розовом платье Суны, которое теперь казалось ей страшно пошлым. Суна снова приложила трубку к уху.

– Извини, в этом доме нет мне никакого покоя, всегда поручения. А ты что, влюбилась в Генку? Да, он ничего… И говорят, у него есть подвязки для торговли с Китаем, ты же понимаешь, что скоро откроют границу для частников? Ну не суть… Так вот, Генка твой уже полгода встречается с Ларисой Великодной, в четырнадцатой школе училась. Сама по себе – мышь мышью, но, видимо, мышиность свою компенсирует артистической деятельностью. Она и в «Ровесниках» танцевала, и в «Амурских самоцветах» пела, теперь вот окончила училище и в драмтеатре актрисулька. Кстати, ты слышала, они с «Ровесниками» в ГДР на гастроли ездили, и там, говорят, хореограф Ларису… Ну да не суть, я думаю, это неправда, хотя жена хореографа, говорят, потом шла по Ленина и рыдала, все видели, стыдоба такая.

4 (Ангелина)

Амурский областной театр драмы розовел на пересечении Ленина и Комсомольской. Ангелина несколько раз приходила постоять через дорогу от здания. В конце концов она решилась зайти в кассы, где взяла программу на сентябрь. Лариса В. значилась в трех спектаклях: «Мадемуазель Нитуш», «Игроки» и «Заговор чувств», везде на второстепенных ролях. Немного подумав, Ангелина купила билет в партер на «Заговор чувств» по роману Олеши.

К походу в театр Ангелина тоже готовилась тщательно, как будто это было свидание с Геной. Она надеялась, что не пересечется с ним в зрительном зале или буфете, ведь не будет же он ходить на каждый спектакль пассии. Покрутившись в розовом платье Суны перед зеркалом, Ангелина все же предпочла джинсы и черную водолазку. По пути на спектакль она остановилась у цветочного ларька и купила три красные гвоздики. Ангелина не была в драмтеатре со времен школьных культпоходов. Для города Б атмосфера театра была на удивление благородная и величественная – здание сохранилось с тысяча восемьсот восемьдесят девятого года.

Несмотря на скудный выбор продуктов в магазинах, стойка театрального буфета ломилась: поблескивали бутерброды с семгой, красной икрой и колбасой. Посетители заталкивали в себя дефицитные угощения, заливая их армянским коньяком и советским шампанским. Временами казалось, что люди пришли сюда не ради спектакля, а ради того, чтобы поесть. На крошечных круглых столиках не помещались нагруженные пластиковые тарелки, очередь тянулась до самых дверей.

В фойе Ангелина купила черно-белую программку, напечатанную на плохой бумаге, и спешно раскрыла ее в поисках имени соперницы. «Елизавета Ивановна – Лариса Великодная», – значилось двенадцатой строчкой на развороте. Черно-белые портреты актеров на стенах отчего-то казались траурными. Ларисы там не обнаружилось, но Ангелине было неприятно даже представить, что эта мышь однажды глянет на нее из этого ряда. Какое глупое, тщеславное и дутое занятие – быть актрисой. Ангелина прокручивала в голове сюжет давным-давно прочитанного романа Олеши – какая еще Елизавета Ивановна, наверное, одна из соседок по коммуналке Бабичева и Кавалерова, главных героев «Зависти». Ничего не значащая роль, с таким же успехом Лариса могла бы играть дерево.

Когда поднялся занавес, Лариса Великодная уже красовалась на сцене. В шелковом халатике поверх тонкой сорочки, в тапочках с меховыми помпонами, в бигуди. Плоская, неинтересная, не тянущая на отведенную по сценарию роль обольстительницы. Ангелина гораздо лучше сложена, ее лицо эффектнее вылеплено, она вполне смотрелась бы на сцене. Что это, зависть – как в романе? Но ведь она никогда не хотела быть актрисой. Просто мерзко, что эта мышь отобрала у нее Генку, а теперь еще и вертится перед сотнями зрителей в свете софитов. Какого черта Великодная