Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

— Тогда ты носила короткие юбки, а их щедрая откровенность режет глаз. Меня не мучило любопытство, я не терялся в догадках. А теперь ты для меня великая тайна… Правда, сознайся — что ты от меня скрываешь?

Каждый раз, когда я стучался в дверь, в коридоре мягко шлепали пятки и я почти физически ощущал, как глиняный пол холодит ее босые ступни… Она всегда плотно закутывалась в чадру, и я видел лишь красные от хны ноготки на пальцах ног да два ослепительно белых пятнышка — белки глаз за темной завесой чадры. Она отодвигала засов, и я входил в сумрак коридора… Секунду она неподвижно глядела на меня, затем стремительно убегала в комнату, где жила ее семья. А я… я в мыслях жадно погружался в тепло ее тела, скрытого под чадрой. Она убегала к себе. Двери ее комнаты всегда были закрыты наглухо.

Что же таилось за чадрой? Меня томило искушение однажды сорвать ее и получить ответ на мучительную загадку.

Она обернулась. Макси-юбка придавала ей особую, величавую женственность. Наверно, так двигаются гейши: плавно, грациозно и гармонично. Мягкие линии бедер, изящный изгиб талии, колыхание груди…

— Ну что ты на меня так смотришь? Можно подумать, съесть собрался.

От дерзости, которую в былые дни придавали ей короткие юбки, не осталось и следа, и теперь даже в ее насмешках была своя неясная прелесть.

— Все еще размышляешь о капитализме и прогнившей аристократии?!

Но я думал совсем не об этом. Передо мной стояли полные слез глаза матери… В тот день отец наконец снял с нее чадру. Отец был государственным служащим, и… приказ есть приказ[28]. Он напялил на мать висевшее балахоном пальто, и она поспешно закуталась в него, пытаясь спрятаться, как под чадрой. Рукава были столь длинны, что скрывали даже кончики пальцев. Полы волочились по земле. Поверх воротника мать обмотала шею длинным шарфом, а на голову натянула шляпу, поля которой скрывали пол-лица. Но несмотря на все эти ухищрения, она не могла преодолеть растерянности, просто содрогалась от страха, когда представляла, как через несколько минут ей придется выйти на улицу, где уже поджидают ее жители квартала.

Последние дни в нашем доме ежеминутно вспыхивали скандалы. Ссорились все: даже моего дядюшку-хаджи, брата матери, то и дело втягивали в перепалку. А сестра матери кричала: «Бессовестные! Они что же, хотят наших мужчин в сводников превратить?! — и наскакивала на отца: — Опомнись! Всякому бесстыдству есть предел!» Своим мужем тетка в те дни очень гордилась: поскольку он не состоял на государственной службе, его не заставляли снимать с жены чадру. Но в один прекрасный день с тетки содрали чадру прямо на улице, да еще и оштрафовали.

Эта фотография запечатлела мучительный стыд и унижение, и мать навсегда заточила ее в чулан, спрятала под шерстяными обносками.

— Почему они все так смотрят на меня?

— Да что это ты вдруг покраснела? Неужели стесняешься?

По-прежнему держа меня под руку, она кончиками пальцев чуть приподняла подол. С ней происходило что-то странное, она вся горела. А взгляды мужчин не могли оторваться от ниспадающей свободными складками черной ткани.

— Они все будто раздеть меня хотят!..

Да, оно знакомо мне, это искушение, которое испытывают люди, с похотливым любопытством шарящие глазами по длинной юбке…

Я стучался в дверь. Было слышно, как по коридору бежит девушка. Она всегда была закутана в черную чадру. Она отодвигала засов, и в полумраке коридора ослепительно светились белки ее глаз, искорками вспыхивали блестящие зрачки. Красные от хны ноготки на пальчиках босых ног. Я почти физически ощущал, как глиняный пол холодит ей ступни, и сам жаждал приникнуть к источнику тепла — к телу, скрытому чадрой…

— Отчего, отчего они все так смотрят на меня?..

Глаза мужчин горели алчным огнем. И неуемным лихорадочным любопытством. Они пытались овладеть загадкой, сокрытой под черной тканью. Мы шли как сквозь строй. Жадные глаза… руки, готовые схватить…

Знакомый с детства базарчик на перекрестке. Солнце вот-вот сядет. Ленивые огоньки керосиновых ламп… Привычный негромкий гомон голосов. Неожиданно появилась она — дочка наших соседей. Плотно закутана в чадру. И вдруг базар забурлил… Гам нарастал, все громче, вот уже крики со всех сторон, брань, рев…

— В рожу ей плюнуть!..

— Шлюха!..

Она беспокойно прибавила шаг, почти побежала… Поравнялась с парфюмерной лавкой, и тут лавочник Ахмад-ага плюнул ей под ноги:

— Шлюха подлая! Стерва! Отца в могилу свела!..

Не останавливаясь, она продолжала свой путь, стремясь во что бы то ни стало скорее миновать ощетинившийся злобой базар, но к ней подскочил парень и сдернул с головы чадру.

— Бессовестные! Постыдитесь!..

А я, как тогда в захламленном чулане, застыл в немом оцепенении. Базар ревел, накаляясь все больше.

— Госпожа шлюха пожаловала свою матушку проведать!..

Брови ее были подведены, на щеках — яркие пятна румян, на лбу выложен крутой завиток… Я хотел броситься к ней, но ноги мои будто приросли к месту. Базарчик грохотал, словно кузница. Она пустилась бежать, пытаясь на ходу натянуть чадру на голову, но внезапно ноги ее запутались в складках материи, и она упала. Вскочила. Толпа орала и свистела. Когда она поднималась с земли, из-под рубашки выбилась грудь.

— Подлецы вы! Без стыда, без совести!

В лицо ей звонкой пощечиной ударилась дынная корка. Полетели арбузные огрызки, башмаки, камни — все, что попадалось под руку разъяренной толпе.

Но девушка не остановилась, торопливо шагала дальше. Гнев толпы перерос в ненависть: она мстила, глумилась, осыпала девушку руганью.

— Это что же, юбка или, может, веник?.. Эк метет-подметает, платочка в руку не хватает!..

Какой-то верзила облапил ее:

— Эй, цыпа, цыпочка, за ночь сколько возьмешь?! — и, плюнув ей в лицо, визгливо хохотнул — будто полоснул бритвой прямо по сердцу.

— Сволочи!.. Бессовестные!.. Подлецы!..

Она почти поравнялась со мной и на секунду замерла. Тот самый взгляд, знакомый взгляд, что встречал меня, когда отодвигался засов, ослепительные белки, искры глубоких зрачков и упрек, стоящий в глазах, как в тот день, когда я сорвал с нее чадру…

Толпа улюлюкала. Снова полетели дынные корки и камни. Я сорвался с места. Подбежал к ней:

— Не троньте ее!.. Не бейте!

Она прижалась ко мне, и под градом камней я увлек ее за собой на улицу. Это была она, соседская дочка, та, что прятала под чадрой смущение и робость… Из уголка рта и из рассеченной брови текла кровь. Чадра и рубашка порваны, босые ноги… Запах дрянных, дешевых духов…

— Уведи меня отсюда!.. Уведи!

Она