Хорошая женщина - Луис Бромфильд

— Мы можем обвенчаться потихоньку в любое время. И никто не узнает, сколько месяцев я за вами ухаживал.

Эмма молчала, погруженная в задумчивость.

— Тут есть одно обстоятельство, Мозес, — наконец, сказала она, — и мы должны его обсудить. Я ничего не понимаю в таких вещах, но вы, как юрист, должны знать. Это касается моего первого мужа. Дело в том, что его тела там, в Китае, не нашли. Известно, только, что он исчез и, вероятно, был убит бандитами. И вот, я хочу сказать следующее… Может-быть, он вовсе не умер. Может-быть, он лишь потерял рассудок или память. И если он вдруг вернется…

Мозес Слэд смотрел на нее испытующим взглядом.

— Вы действительно хотите стать моей женой, Эмма? Вы не пытаетесь, грубо выражаясь, увильнуть?

— Что вы! Конечно, я хочу выйти за вас. Я упомянула об этом только потому, что люблю смотреть фактам прямо в глаза.

— Давно он исчез?

— Двадцать четыре года тому назад. Я отлично помню, как он уехал. Дело было в январе. Шел снег, а накануне была оттепель и…

Повидимому, предстоял длинный рассказ, но мистер Слэд остановил ее.

— Двадцать четыре года прожить одной… — пробормотал он. — Одной, без мужа… Вы храбрая женщина, милая Эмма. — Он посмотрел на нее с нежностью. — Да, это долгий срок… достаточно долгий для того, чтобы счесть человек мертвым в глазах закона. Ну, что ж, мы объявим его мертвым с соблюдением всех формальностей и тогда можем не беспокоиться.

Эмма уставилась на пол странно остановившимся взглядом.

— Вам не кажется, что это нехорошо? Может-быть, он жив. А вдруг он вернется?

Мозес Слэд рассердился, как-будто не на шутку ревнуя свою нареченную к тени этого человека, упорно смотревшего на него со стены с сардоническим любопытством.

— Это не будет иметь никакого значения, если мы его объявим мертвым. Да, кроме того, если он даже жив, — какие он имеет на вас права?

Но дело было не только в страхе перед возможным возвращением без вести пропавшего супруга. Корни ее тревоги лежали глубже. Она не была уверена в себе на тот случай, если Джэзон вернется… Но, разумеется, этого она не могла сказать Мозесу.

— Я не о том думала, — пробормотала она и, почувствовав, что в ее словах нет смысла, быстро спросила: — Как долго это протянется?

— Месяца два-три.

— И после этого мы сможем обвенчаться?

— Да, и чем скорее, тем лучше.

Мозес Слэд опять завладел ее рукой.

— Вы сделали меня счастливым человеком, Эмма. — Он поднял с пола свой цилиндр. — Я хотел бы зайти к вам сегодня вечером. Может-быть, пойдем вместе в церковь?

— Нет, по-моему, лучше не давать пищи толкам, пока все не устроится.

— Пожалуй, вы правы. Ну, хорошо, завтра я зайду в ресторан позавтракать.

Он еще раз поцеловал ее. Поцелуй был слишком горяч и потому не совсем приятен. Они вышли в переднюю. В эту минуту на лестнице показалась Наоми, тяжело волочащая ноги по ступенькам. Весь ее туалет составляла ночная сорочка и поверх нее — широкое кимоно с узором из крупных цветов. Волосы, в неизбежных папильотках, скрывались под ярко зеленым чепцом, обшитым грязными кружевами.

— Наоми, — сказала Эмма ледяным тоном, — это мистер Слэд. Мозес, — моя невестка, Наоми.

— Очень рада познакомиться, — пробормотала Наоми.

Мозес Слэд поклонился и вышел. Эмма закрыла за ним дверь. Наоми не сводила глаз со свекрови. В ее взгляде светилось невероятное любопытство, поразительно напоминавшее тот всепоглощающий интерес, который проявляла бедная Мабель ко всему, связанному с любовью и материнством.

— Какой это мистер Слэд? Депутат конгресса?

— Да, тот самый.

Во взгляде Наоми было что-то, выводившее Эмму из себя, что-то пытливое, бесстыдное, оскорбительное. Этот взгляд словно обвинял ее.

— Почему это он явился к нам?

Эмма овладела собой.

— Он пришел справиться о здоровье Филиппа.

— Я не знала, что он знаком с Филиппом.

— Он и не знаком, но мы с ним старые друзья. — Ложь удивительно легко сорвалась с ее языка.

— Филиппу, лучше, — сказала Наоми. — Он открыл глаза и посмотрел на меня. Мне кажется, он узнал меня.

— Сказал он что-нибудь?

— Нет, и скоро опять закрыл глаза.

Наоми направилась в гостиную.

— Наоми, — позвала ее Эмма, — преподобный Кэстор зайдет к нам сегодня?

— Да… Он говорил, что зайдет.

— Ты, конечно, оденешься к его приходу?

— Я хотела причесаться.

— Ты должна что-нибудь надеть. Я не позволю, чтобы ты по целым дням ходила в таком виде, полуодетая, в грязном халате! Что подумает мистер Слэд, — человек, привыкший к хорошему обществу в Вашингтоне!

Наоми пристально взглянула на Эмму с необычным вызовом в глазах.

— Ну, в моем положении не очень-то приятно надевать платье. Мне кажется, что женщина в ожидании заслуживает некоторого снисхождения.

Эмма начала тяжело дышать.

— Твое положение здесь ни при чем. Когда я была беременна, я одевалась, как следует, и ежедневно занималась делами. До самого конца я носила корсет.

— Я гораздо слабее вас… Доктор мне сказал, что…

Эмма больше не могла сдерживаться.

— Доктор тебе сказал! Может-быть, он тебе посоветовал по целым дням ходить неряхой? Это все влияние Мабель. Пожалуйста, скажи ей от моего имени, что я хотела бы хоть раз не встретить ее здесь, вернувшись домой.

Наоми упала на стул и разрыдалась.

— Теперь вы хотите отнять ее у меня, — всхлипывала она. — Я от всего отказалась, только бы угодить вам и Филиппу… Я даже отказалась от Мегамбо, куда звал меня господь! Ничего у меня теперь не осталось, ничего… А вы все меня ненавидите. Да, и Филипп тоже меня иногда ненавидит. Вы хотели, чтобы я вышла за него, и вот к чему это привело. Даже в положении я потому, что вы того хотели. — Она рыдала все сильнее и сильней. — Я убегу, куда глаза глядят. Я убью себя. Вы избавитесь от меня и, может-быть, будете счастливы. Не хочу я висеть у вас камнем на шее.

Эмма изо всех сил трясла ее за плечи.

— Глупое, жалкое создание! Попробуй только выкинуть такую штуку! Возьми себя в руки, наконец, и опомнись. Надо же иметь хоть каплю здравого смысла!

Но ничто не помогало. На Наоми напал один из ее обычных припадков. Все неудержимее рыдала она, продолжая вскрикивать:

— Вы с радостью отделались бы от меня… вы оба… Вы оба меня ненавидите… О, я знаю, знаю!.. Теперь я ничто… Никому на свете я не нужна. Теперь я стою вам поперек дороги.

Закусив губу,