Астра - Сидар Бауэрс

Сатива выдвинула ящик стоявшей у кровати тумбочки, без спешки, одну за другой вынула лежавшие там вещи и сложила небольшой кучкой. Последним она достала маленький мешочек, взяла из него игральный кубик и прижала к губам. Потом собрала все в пригоршню, на цыпочках прошла по коридору и постучала в дверь комнаты Астры.

Дорис

Когда Дорис была ребенком, Чарльз Брайн стриг траву на лужайке вокруг особняка и около надворных построек так, что она походила на ковер. Ее отец говорил, что Чарльз обращается с травой просто гениально, что им повезло найти человека, который так умело и добросовестно ухаживает за их садом. Но после кончины двух мужчин, когда в двадцать четыре года она получила усадьбу в наследство, ландшафтный дизайн стал первой статьей, вычеркнутой ею из бюджета. С тех пор Дорис сама подстригала газоны раз или два за сезон, в основном ради демонстрации борьбы с сорняками и колючими кустами, чтобы меньше ворчали соседи. Вообще-то растения она любила – одуванчики, маргаритки, лютики. Траву с длинными стебельками, которые обвиваются вокруг щиколоток и липнут к шерстяным носкам. Она всегда умела находить красоту в тех растениях, которые люди обычно выпалывают, как простые сорняки.

Как правило, Дорис кругами двигалась с газонокосилкой от дома к границе участка, проходящей у самой дороги. Но в тот день, когда она потянула шнур, чтобы включить косилку, руки были как ватные, будто она перезанималась аквааэробикой – утомилась грести под водой. Она и половины газона не скосила, когда ломота в костях заставила ее остановиться. Как при простуде, когда продует. Боль, казалось, застряла внутри костей. Ну, что ж, подумала она, вроде как Астра с ее мальчуганом в конце концов из меня последние силы высосали.

Дорис выключила мотор и сняла защитные наушники. На тянувшейся неподалеку оживленной улице Коннахт было как обычно шумно. Гудели клаксоны, каркали вороны, лаяли собаки. Взглянув себе на ноги, она заметила, что по сравнению с прошлым годом икры похудели – мышцы как-то ужались, кожа стала суше и морщинистей. Вот там, в костях, где-то в голени, затаилась боль и достает ее теперь сильнее всего. Ей казалось, что это ощущение сродни недомоганию растущего организма, из-за которого Хьюго плачет перед сном. Боль прокралась у нее повсюду – в локти и пальцы, в кости глазниц, в корни зубов.

Она, конечно, могла принять предложение Астры, готовой скосить траву, но Дорис терпеть не могла быть кому-то чем-то обязанной, особенно в этот день. Она уже приняла решение: где-нибудь после обеда скажет Астре, что пришло время съезжать. Что пора ей повзрослеть и самой о себе заботиться. Дорис знала, что это будет нелегко. Астре не нравилось, когда ее гладили против шерстки, она без всяких на то оснований чувствовала себя отвергнутой и обиженной.

С тех пор как около четырех лет назад Астра к ней приехала, каждые полгода или около того она брала Хьюго и ездила с ним по всему Ванкуверу смотреть мрачные подвальные квартиры, но каждый раз возвращалась к Дорис, сетуя на то, что цена высокая или там мало света. Однажды она отказалась снять квартиру, в последний момент осознав, что не хочет жить в одиночестве.

– Но ты ведь не одна. У тебя есть Хьюго, – заметила ей на это расстроенная Дорис, но тем не менее позволила Астре остаться.

Почему так случилось? Эти люди ей вовсе не родня. Она совершенно ничем им не обязана.

Дорис села за стоявший на лужайке столик и взглянула на дом. Окна некоторых комнат первого этажа были распахнуты, и она надеялась, что жильцы по достоинству смогут оценить запах скошенной травы – один из самых чудесных ароматов, – потому что не собиралась больше стричь газон этим летом. Пусть трава превратится в сено. Пусть соседи жалуются. У нее не было больше сил этим заниматься.

Убрав газонокосилку за мотоциклы в дальний конец гаража, она пошла к небольшому домику садовника, где в свое время рос Рэймонд. У снимавшей его женщины было три небольших собачки, которые яростно тявкали в помещении. Вернувшись к главному зданию усадьбы, Дорис стала подниматься по ступеням крыльца с сильно истоптанными до волнообразного состояния досками, где-то слегка приподнявшимися, где-то немного провалившимися. Хоть она и не была особенно сентиментальна, каждый раз, когда поднималась по этим ступеням, доски, истертые ногами многих людей, – включая ее собственные, ее отца и Рэймонда, когда он еще был ребенком, – вызывали в ней теплые чувства. Ей было невдомек, почему так происходит. Может быть, ей импонировала тишина, настававшая после подъема по ним, может, она ощущала что-то общее между самой собой и этими ступенями, истертыми и исхоженными, но, так или иначе, была это откровенная сентиментальность или что-то другое, к парадному входу в дом она относилась трепетно.

В молодые годы Дорис так совестно было от свалившегося на нее огромного богатства, что первым ее порывом стало стремление освободиться от него. Прежде всего она избавилась от вещей отца, раздав почти все предметы обстановки и закрыв большую часть комнат в доме, а затем потратила остававшуюся энергию и совсем немалые средства на организацию Фермы вместе с Рэймондом. Лишь спустя годы, устав от условий жизни в общине и сблизившись с одной женщиной, предпочитавшей жить в городе, она насовсем вернулась в Ванкувер. Тут, в доме, где прошло ее детство, она отказалась от былого намерения продать его. Лучшим решением, как ей казалось, было бы стать «доброй и справедливой» хозяйкой дома, где сдается жилье. Поэтому с помощью Джейн она превратила помещения усадьбы в квартиры под сдачу, – если б ее отец об этом узнал, он бы, наверное, онемел от ужаса. В подвале они оборудовали две маленькие квартиры и прачечную, на первом этаже – пять однокомнатных помещений, а наверху – две большие квартиры, и в одной поселились сами.

После окончания ремонта Дорис стала сдавать квартиры по ценам значительно ниже рыночных одиноким матерям, университетским студентам и постояльцам, печатавшим в подвале политические памфлеты. В доме было полно людей: жильцы слонялись из угла в угол, собачились в коридорах, на лужайке вскладчину устраивали посиделки с угощением, продолжавшиеся за полночь. Позже, где-то в конце семидесятых – начале восьмидесятых, когда Джейн уже давно не было, Дорис стала сдавать жилье людям поспокойнее – пожилым женщинам, выращивавшим тюльпаны в ящиках на подоконниках, или холостякам с кошками. Жильцам, подобным ей самой, которым хватало ума, чтобы