Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков

с тележки какой-то сдобой, божественный ванильный дух был бесплатным. Над торговкой кружили чайки. У соседнего фонарного столба живописный бродяга пытался похитить оранжевый велосипед, ловко перекусив клещами цепь замка. Американские туристы в шортах и белых кроссовках галдели и дымили марихуаной. С каналов долетала лихая карусельная музыка.

43

Я очутился на палубе прогулочного катера, тут всех поили пивом, экскурсовод говорил сразу на трёх языках, над нами проплывали гулкие подбрюшья тёмных мостов, и там голос гида приобретал зловещее эхо, а после мы снова выныривали в яркую и звонкую синь с пряничными фасадами, рыцарскими башнями и нарядными соборами; а когда, покинув бесконечный лабиринт каналов, кораблик вырвался в залив, нам показали чудо превращения простой воды в чистое золото.

Мы беззвучно плыли по расплавленному закату прямо в самое солнце.

Все замолчали, даже гид. Японка наконец прекратила фотографировать, хамоватый итальянец перестал шарить под юбкой своей подружки, а я подумал: вот именно так должна выглядеть смерть человека – торжественно, благородно и совсем не страшно.

В одном из баров я чуть не забыл свою сумку, в другом пил текилу с лысым негром из Бруклина, он уверял, что настоящие мексиканцы закусывают текилу змеёй, замаринованной в бутылке. Бармен поставил перед нами такую бутыль, но змея выглядела бледно и неаппетитно и напоминала экспонат из кабинета биологии.

Вечер накрыл меня в тёмной пивнушке, где я сидел в углу и завороженно наблюдал за плавными жестами бармена, наливающего пиво. Особенно мне нравилось, как ловко он срезает деревянной лопаткой шапку пены, прежде чем поставить стакан перед клиентом. За окном горели жёлтые фонари и бродили туристы, изредка проплывал велосипед, на той стороне висели разноцветные гирлянды, они отражались в мокрых камнях мостовой рассыпанной мелочью.

По этой брусчатке наверняка не раз прохаживался Рембрандт – его дом всего в трёх кварталах отсюда; возможно, тут быстрым шагом семенил безумный Ван-Гог с опасной бритвой в одном кармане и револьвером – в другом; вполне вероятно, что именно тут прогуливался в компании развесёлых шлюх пьяненький Хальс – одно время я считал его самым лучшим портретистом в мире.

Представить себе эти сцены не составляло труда, поверить – пара пустяков. В тысячу раз проще, чем поверить в реальность минувшей ночи. Здесь, в этой сонной пивнушке, в мареве табачного дыма с привкусом чуть подгоревшего хлеба, те события казались не просто чертовщиной и бредом, они виделись мне почти смешными в своей гротесковой чудовищности, вроде сценария к третьесортному фильму ужасов про лес с ожившими мертвецами и группу студентов из Принстона. Квартира на Нижегородской, револьвер, Бунич, мешок денег, Ванда.

Я произнёс её имя вслух – тихо, почти шёпотом. По слогам, вот так: Ванда. Но, видимо, этого оказалось вполне достаточно, чтобы она материализовалась.

На той стороне зажглось окно. Зажглось неярко и уютно – оранжево, будто там светился бабушкин абажур над нашим круглым столом. Ванда подошла вплотную к стеклу и упёрлась рукой в раму. Она вглядываясь в темноту. На ней было мало одежды – лифчик да трусы цвета спелого арбуза. И ещё странная штука вроде пояса с резинками, которые держали чулки, тоже красные. Мы встретились глазами, Ванда кивнула и улыбнулась.

Я очутился на улице, но уже на полпути почуял неладное: так при ближайшем рассмотрении сторублёвая бумажка превращается в жухлый кленовый лист на тротуаре, а изумруд в пляжной гальке – осколком винной бутылки. Сходство таяло с каждым шагом. А шагал я быстро, почти бежал. Окно оказалось стеклянной дверью, к ней вели три ступеньки. Я шагнул на первую и замер. Подделка теперь стала очевидной – грим был груб, как в цирке, парик неубедителен, бёдра слишком широки. К тому же Ванда никогда бы не нарядилась в бельё столь пошлой окраски.

– Ну же? – Фальшивая Ванда приоткрыла дверь, улыбаясь плотоядным ртом. – Не бойся, будет хорошо.

В её английском – грубовато деревянном – звучал немецкий или славянский выговор. Немки тут не работают, у голландок английский гораздо лучше.

– В первый раз? – то ли насмешливо, то ли участливо спросила она.

Вопрос меня почему-то почти оскорбил. Вероятно, на то и был прицел: толковая проститутка должна быть хорошим психологом.

– Сколько? – небрежно спросил я, делая шаг на следующую ступеньку.

– Шестьдесят. Но для тебя – сорок пять.

Путь к отступлению был отрезан. Сначала меня заподозрили в девственности, теперь могут обвинить в жадности. Фальшивая Ванда закрыла за мной дверь и задёрнула на ней шторку. Комнатёнка, низенькая и тесная, напоминала по форме гроб. Пахло тут цветочным ароматизатором. Баллон стоял тут же на тумбочке. В конце каморки была карликовая дверь, тут же раковина, унитаз и биде, рядом на стене висел телефон – эбонитовый, чёрный. Узкая кровать напоминала стол в прозекторской, сходство усугубляла клеёнка телесного цвета. Волшебное оранжевое сияние из моего московского детства имитировала обычная голая лампа рыжего стекла. Я опустил сумку на пол, не зная, что делать дальше.

Фальшивая Ванда кивнула на часы конторского типа на стене и пальцами изобразила международный жест, подразумевающий деньги. Я достал из кармана пёстрый комок голландской валюты, вытянул сотню, протянул ей.

– Нет сдачи. – Она легонько шлёпнула себя по ляжке. – Смену только начала.

– Сдачи… – Я снисходительно хмыкнул и протянул ей вялой рукой ещё пару купюр, помельче.

Она взяла и даже не поблагодарила. Аккуратно сложив, спрятала деньги в ящик тумбочки.

– Что-то конкретное хочешь? – спросила, расстёгивая лифчик. – У тебя полтора часа.

Она раздевалась без суеты, деловито, как в общественной бане. Подняла руку, понюхала под мышкой. Сняла трусы.

– Чулки оставить? Некоторым нравится в чулках.

Я неуверенно пожал плечами. Она расценила это как согласие. Или ей было просто лень потом снова напяливать эту красную сбрую.

– Тебя как зовут? – спросил я.

– Угадай.

У меня была полная уверенность, что она согласится на любое имя, которое я назову. Даже Пелагея или Авдотья.

– Ты из Польши? – Я провёл ладонью по своей щеке, отчего-то мне стало неловко за свою небритость.

– А ты?

– Я из Москвы.

– Только прилетел?

– Что, похоже?

– Да нет, самолётом воняет. У меня обоняние – жуть, иногда просто выворачивает. Но ты ничего, вроде чистый.

– Спасибо. Бабушка приучила.

– Ты что, сирота?

– Вроде того.

– Раздевайся. – Она протянула руку к рубашке и расстегнула пуговицу на груди.

– Погоди. – Внезапно я понял, что в этих условиях вопрос об эрекции просто не стоит.

– Не переживай. – Она явно догадалась. – Встанет как миленький. Всё исполню по первому классу.

44

Положение становилось всё глупей. Уйти, вот прямо сейчас нужно было уйти. Но вместо этого я расстегнул «молнию» и снял джинсы. Потом