Земля под снегом - Эндрю Миллер

– Просто накатило, голубушка, не пойми что, – сказала Рита не пойми каким голосом.

Спустились на широкий перрон и направились к барьеру. Хлопающие двери. Движение толпы – будто колыхание серого огня. Предъявили у барьера билеты и вышли в город через вокзал. Тут командовала Рита. Улицы давали ей глубокое облегчение, она чувствовала их тягу. Могли сесть на автобус, но решили пешком (не старухи ведь и не больны, просто беременны). Был маршрут мимо «Пау-вау», и она ощутила соблазн. Мимоходом показала бы Айрин, заметила бы небрежно: а вон там я работала. Правда? Ага. Прийти около семи, глотнуть, послушать, как группа разыгрывается. Потанцевать с Глорией, иногда с Юджином, если Энни нет поблизости. Потом быстренько принять в дамской комнате должный вид, глотнуть еще, чтобы тебя хватило на все время, и вперед, шоу начинается…

Кроме как во сне, она давно не видела «Пау-вау», даже снаружи. Неоновый вигвам еще на месте? Сейчас, конечно, закрыто; чтобы натолкнуться на кого-нибудь, надо быть очень невезучей. Ее подмывало, но она опасалась и, где путь раздваивался, выбрала другой вариант, через Бродмид; они шли и заглядывали в витрины новых магазинов. Кто знал эту часть города до войны, тому сейчас трудно было ее узнать. Кое-где что-то осталось, чудом уцелевшее здание, стоящее на краю памяти, человечное и темное. Остальное – стекло и бетон. Костлявые манекены, одетые по-зимнему. Откроешь дверь – внутри ароматный воздух. Слегка возбуждающая атмосфера денег.

Администратор кино стоял без дела у открытой двери. Желтая жилетка, алый галстук-бабочка.

– Привет, Рита.

– Привет, Тони.

Это уже не был, как раньше, кинотеатр премьерного показа. Вечером тут сегодня «Искатели» с Джоном Уэйном. Дневная публика, которую сюда приманивали, была невелика и специфична: пенсионеры, домохозяйки, праздный народ. Показывали европейское кино, в основном немецкое и шведское, где всегда было сколько-то наготы. Показывали фильмы ужасов. Тоже часто не без наготы: прислужницы Сатаны в развевающихся полупрозрачных одеждах. И показывали научную фантастику, где была любовь, но почти не было наготы. Фильмы шли сдвоенными сеансами. Сегодня – «Путешествие к седьмой планете», а следом «Безмолвная звезда». К стеклу кассы Тони или еще кто-то прикрепил вырезку из газеты про «Маринер–2».

Купили билеты и пошли к прилавку, где продавали сладости. Рита купила пакетик-трубочку мягких ирисок в шоколаде. Сеанса ждали всего человек десять. Айрин попыталась их определить. Прикидывала в уме, что могла бы сказать Эрику, какую приготовить для него историю (забавную), но люди не выглядели принадлежащими к какой-либо понятной ей категории. Появился чернокожий мужчина с тяжелым на вид металлическим чемоданом.

– А времени-то в обрез уже, – сказала Рита.

– Без меня не начнется, Рит. – Он посмотрел на Айрин. – Ты с подругой сегодня.

– Айрин – Байрон. Байрон – Айрин.

– Приятно познакомиться, Айрин.

Он торопливо пошел к двери в дальней части фойе.

– Байрон тут киномеханик, – сказала Рита. – Я бывала там у него, в его будке. Это не такое простое дело.

– Туда разрешается?

– Тони не против. И Байрон, в общем, сам себе голова. Хорошего киномеханика трудно найти. Кинотеатры их друг у друга переманивают.

Айрин посмотрела на дверь, за которой он скрылся. Хотелось задать вопрос, но не могла придумать, как сформулировать. Искала слова.

– Я с его сестрой работала, – сказала Рита.

– Везучая вы, – сказала Айрин.

– Я-то?

– Знакомы со столькими… с разными.

– Это точно, – сказала Рита.

Поднялись по лестнице в зал. Билетерша в бордовой униформе показала им их места. Первый ряд балкона. В зале горел свет. Воздух был несвежий: еще не выветрился сигаретный дым после вечернего сеанса. Какой-то старик в их ряду стал разворачивать сэндвичи. Скатертью служила газета.

– Он тут всегда, – прошептала Рита, щекоча дыханием ухо Айрин. – Сейчас рыбной пастой понесет.

Съели по ириске. Айрин посмотрела вниз через бортик балкона. Кое-где шляпы, но большинство мест пусты. Когда глаза привыкли к тусклому освещению, видно, до чего тут все запущено, хотя в прошлом, похоже, это был почти шикарный зал. Красный плюш, позолота. Над экраном лепная лира, с которой еще не облупилась вся золотая краска.

– Еще год – и тут будет бинго-клуб, – сказала Рита.

– Печально, – промолвила Айрин.

– Чего человеку хоцца, то ему и подай, – сказала Рита другим своим голосом, простецким, с северным акцентом.

Айрин откинулась на спинку кресла. Потрогала живот. С булавкой было неудобно. Нужна одежда для беременных. Булавками и выпущенными юбками не обойтись, под конец она может стать необъятной, как некоторые. Они с Вероникой, бывало, играли: засунут подушки себе под школьные свитера и ходят по спальне, жалуясь на спину. Уже тогда, кажется, боялись этого будущего, хотели его окарикатурить – это время, когда не побегаешь. А мужчинам что, им хоть бы хны, у них-то никаких перемен. Костюмы из сержа, фланели, твида. Поезд 8.04 до вокзала Виктории. Пока, папочка; пока, милая.

Свет погасили. Пошла реклама автосалона. Может быть, подумала Айрин, того самого, где Эрик купил «ситроен». Снимали летом, деревья распахивались и запахивались под летним ветром. Потом реклама электротоваров – «пять минут ходу от этого кинотеатра». Что, кто-нибудь кинется наружу покупать предохранители и провода? Напоследок реклама сигарет. Эта сработала. Рита зажгла и выдула дым кверху – к переменчивому свету проектора.

Несколько секунд экран пустовал – беспокойная серость с мелкими вспышками и зигзагами. Айрин ждала в жесткой неподвижности. Как-то раз между Днем победы в Европе и Днем победы в Японии они с Вероникой и их подругой Кэрол пошли днем в хэссоксский[42] «Орион». Вначале показали кинохронику под названием «Конец убийствам» о суде над охранниками концлагеря Берген-Бельзен. Там были кадры из лагеря, снятые, когда туда вошла британская армия. Трупы, наваленные в немецком лесу, как дрова. Большие ящики с обручальными кольцами. В конце фильма британские военные сжигают лагерь огнеметами. Ей было четырнадцать. Тем летом у нее начались месячные, но после фильма она один месяц пропустила. Могли быть и другие причины – еды было не вдоволь, жилось в чем-то даже хуже, чем в войну, – но она решила, что из-за фильма, и до сих пор так думала. Лагерь сгорел, но огонь не мог отменить того, что в лагере произошло. Охранники и охранницы были тупые зверюги, но она знала даже в четырнадцать, что им найдется замена, что нет никакого конца убийствам, что они продолжатся где-нибудь еще, всегда хоть ненамного, но опережая очищающий огонь.

Перед кинокартинами и сейчас иногда шла хроника. Главным образом об успехах науки или о королевской семье; но, когда гасили свет, в эти первые темные секунды она всегда ежилась, боясь увидеть необъяснимое, оглушающее.