Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Он вытащил из бокового кармана своего сюртука смятую папироску, расправил ее костлявыми пальцами, с сизыми оконечностями обгрызанных ногтей, и потянулся с места закурить ее к шандалу, стоявшему на пяльцах княжны.

– Нет, ты, пожалуйста, уж это оставь! – крикнула ему Марья Яковлевна, заметив его движение.

– А почему так?

Он обратил на нее недовольные глаза.

– Потому что у меня здесь не курят.

– Вот что!

И он хихикнул:

– Стеснение личной свободы, значит?

– Ах, батюшка, – расхохоталась она, – да я-то в своем доме хозяйка, кажется!

– Что ж, пользуйтесь… пока не отняли, – примолвил Овцын с тем же ядовитым хихиканьем, но понижая голос, и взглянул избока на безмолвную Киру.

– Что ты там мурлыкаешь, что? – крикнула ему опять с места Марья Яковлевна.

Он не успел ответить.

Еле слышными шагами вошла в комнату худенькая, невысокая, лет за тридцать, женская особа в темном платке на плечах, кисейном чепце с оборками, охватывавшими вплотную ее увядшее, чрезвычайно добродушное и несколько слезливое лицо, и с туго набитым мешком на руке. Она, точно скользя по паркету, торопливо и робко кивая по пути направо и налево, подошла к хозяйке и, не говоря ни слова, поцеловала ее в плечо.

– Лизавета Ивановна, – воскликнула та, – что это вас так давно не видать? Мы и в Петербург успели съездить с тех пор.

– Слышала, ангел мой (она произносила не ангел, а «анделъ»), слышала… А я у Троицы побывала, сегодня вернулась только…

Марья Яковлевна засмеялась:

– Сердце не камень, на владыку лишний раз воззрится ездили, – он там ведь теперь?.. Ну, садитесь, рассказывайте!

Она грузно двинулась на своем диване, указывая вошедшей подле себя место. Лизавета Ивановна присела на краешке и улыбнулась кроткою и счастливою улыбкой:

– Сподобилась, как же, матушка Марья Яковлевна, сподобилась! От самого благословение имела счастье получить, – заговорила она вполголоса, растягивая и удлинняя слова от удовольствия, которое видимо производили они на нее, – до слез, андел мой, до слез умилена была… Велелепие-то какое, благочиние, и словами не сказать! А как двинулся он это, идол мой, после службы, идет весь в золоте, голубчик, на голове митра так и сияет; диакона его два в облачении под мышечки ведут, а у самого ручки-то такие маленькие, интересные, косточки одни, ну мощи, милая, как надо быть мощи… Как увидала я его, старца моего святенького, не смогла просто, андел мой, Марья Яковлевна, впала ему прямо на путь в ноги: «Благослови, говорю, владыка, меня грешную!..» Он, идол мой бесценный, поглядел на меня так ласково, возложил на чело мое знамение и тихонько так, – голосок-то слабенький, как у комарика: «Встаньте, говорит, пропустите!» А я уж и не могу, милая, заливаюсь, ну просто так и льет, так и льет из меня слеза… Просвирочку вам, андел мой, привезла, – прервала себя Лизавета Ивановна, смахивая верхом руки навернувшиеся у нее при этом воспоминании новые слезы и поспешно развязывая свой мешок, – подавала за здравие ваше и барышни нашей многоценной, – промолвила она уже громко, улыбаясь чрез комнату сидевшей на другом конце залы и дружески кивавшей ей в свою очередь Сашеньке.

– Спасибо вам, милая, спасибо! Ведь никогда не забудет… – говорила Марья Яковлевна, принимая от нее просфору.

Та поцеловала ее в плечо еще раз и поднялась с места:

– Ну, а теперь я с сокровищем моим поздравствоваться, – усмехнулась она опять своею кроткою улыбкой и поплыла, перебирая быстро маленькими, худыми ногами в сторону Александры Павловны. Она замедлила шаги, проходя мимо княжны Киры, и почтительно поклонилась ей.

– Благодати масла и ладона отведали всласть, а? – отпустил ей чрез спину Овцын, прислушивавшийся, кривя губы, с места к разговору ее с теткой.

– Что ж, батюшка, Иринарх Федорович, – краснея и как бы испуганно останавливаясь на ходу, возразила она, заикаясь, – разве что в этом дурно?.. Сказано: храм Мой храм молитвы наречется…

– Как тебе не стыдно, Иринарх! – быстро молвила Сашенька, вставая с места и идя с протянутыми руками навстречу маленькой особе.

Княжна Кира подняла свои зеленые глаза, остановила их на миг на кузине и опустила их опять с тем же непроницаемо холодным выражением.

– А помнишь ты, Ира, – раздался неожиданно из глубины окна звучный бас грузинской девы Амилахвари, – помнишь, как за грубость твою высекла тебя при мне раз матушка твоя покойница, Анна Ивановна, царство ей небесное?

– Видно, мало! – отпустила к этому так же громко Марья Яковлевна.

Овцын, не удостаивая их взгляда, отчеканил медленно и внятно, продолжая относиться к сидевшей против него княжне:

– Давно пора весь этот безобразный порядок смести с лица земли!

– Мети, батюшка, мети, тебе здорово! – расхохоталась хозяйка, фукая шашку у проглядевшего Памфила Ивановича, – веники хоть на мой счет покупай, жертвую!

Княжна Кира чуть-чуть повела углами губ, но никто бы не мог сказать, словам ли Овцына или ответу тетки выражала сочувствие ее немая улыбка.

– И все-то из-за меня грешной, Господи! – с болезненным выражением на лице и сжимая нервно руки, прошептала Лизавета Ивановна, растерянно глядя на Сашеньку, усадившую ее подле себя и Ашанина.

– И нисколько! – успокоительно молвил ей на это Ашанин. – Будто вы не знаете, что Марья Яковлевна и так при всяком случае жучит его и старается из него дурь выбить.

– Мне это нисколько не нравится, впрочем, – и Александра Павловна, вздохнув, закачала головой, – Иринарх еще более раздражается и путается в этих своих… идеях… Я боюсь, что из него ничего не выйдет…

– А вы питали еще надежду? – рассмеялся он. – Но что в нем находит занимательного Кира Никитишна, хотел бы я знать; он вечно к ней пристроится со своими проповедями, а она слушает!..

Александра Павловна с мгновенною морщинкой на лбу медленно пожала плечами… и вдруг слегка вздрогнула, приосанилась и вся обернулась взглядом на дверь в соседнюю комнату, из которой долетел до нее легкий шум чьих-то мужских неспешных шагов.

Кира Кубенская подняла еще раз глаза и устремила их по тому же направлению.

Стройный, красивый, с папахою под мышкой, обтирая тонким батистовым платком свои еще влажные от мороза усы, вошел Троекуров.

– Вот это мило, по-нашему, по-московски, – радостно заголосила, завидев его, Марья Яковлевна, – a то я боялась, вы, по обычаю вашего петербургскаго grand genre, вздумаете за полночь приехать ко мне, когда у нас добрые люди давно в постелях.

– Я приехал, как вы приказывали, – отвечал он с подлежащею светскою улыбкой.

– Вот и прекрасно! Садитесь пожалуйста!.. Надо вас познакомить со всеми… Сашеньку и Владимира Петровича вы знаете. A это племянница моя, княжна Кубенская.

Троекуров отвесил девушке глубокий