Монгольский след - Кристиан Гарсен

Голос был слишком тихим, чтобы его можно было узнать. Виден был лишь тусклый красный огонек. Ванлинь застыл на месте, чтобы глаза успели привыкнуть к темноте.

— И это я тебе тоже уже говорил: имя и внешний вид не так уж важны.

Внезапно он понял, что изнутри дом совершенно не похож на раздвижную комнату, которую он видел прежде. Теперь это была совсем маленькая лачуга с земляным полом. Стоял неприятный запах, определить его было трудно.

«Так пахнет моча яков? Нет, это опять тот мальчишка подсовывает мне свои мысли. Скорее, что-то между мокрой собакой и раздавленным клопом. Напоминает запах общественных туалетов на улочке Сейцзя, в районе хутунов[46] у Аньдинмэнь[47]. Надо бы запомнить это сравнение и использовать потом, когда буду рассказывать об этом приключении Сюэчэнь: ей тоже знакомы туалеты хутунов на Сейцзя, они стали для нас поводом для шуток с тех пор, как однажды мы, стиснув зубы, вместе зашли в один из них по одной срочной необходимости и она, присаживаясь на корточки, поскользнулась и чуть не упала. Я при этом так расхохотался, что сам поскользнулся и рухнул на плиточный пол, пожелтевший от старой вонючей мочи. Падая, пытался ухватиться хоть за что-нибудь, и рука дотянулась до горшка с дерьмом — он перевернулся, но, к счастью, не на меня. Мы потом с ней долго смеялись над таким везением. Так вот, Сюэчэнь, внутри этот домик воняет очень похоже. Конечно, я немного преувеличиваю. Но не сильно. В центре стояла слегка покрасневшая от жара печка-„буржуйка“, по сторонам виднелись сундук, табурет и кровать. На кровати сидела сухонькая старушенция, рядом с ней, с одной стороны, стоял мальчик, а с другой — лежала какая-то серая груда, похожая очертаниями на гигантскую собаку.

„Не собака, а волк, Ванлинь. Это Барюк, пожиратель степных просторов. Ты с ним не знаком, но он тебя знает“.

— А ты, конечно, Шамлаян, — сказал я ребенку.

— Это он, — откликнулась старуха, однако отвечать тебе он пока что не будет. Он здесь для того, чтобы учиться.

Мальчишка смотрел на меня совершенно спокойно. Присмотревшись, хотя и было темно, я отметил, что прозвище Сопляк ему вполне подходит: к левой ноздре у него прилипла козявка, подсохшая сопля. Волосы на голове у него от пыли казались седыми. Что касается старухи — она время от времени глубоко затягивалась из трубки, задерживала дыхание, а потом выпускала струю густого дыма. Я держался невозмутимо, с достоинством, немного был похож — тайком подумал в тот момент — на Клинта Иствуда[48] в фильме „Имя ему смерть“.

— Вас зовут Сюргюндю, — сказал я.

Из горла старухи вырвался какой-то треск, сухое хрустящее икание, которое, вероятно, было смехом. Затем она закашлялась, сплюнула на землю, затянулась из трубки и замерла, потом медленно выдохнула.

— Ты растешь над собой, Чэнь-Костлявый. Сам же знаешь, мне не было нужды представляться.

— Да. А еще вы Ху Линьбяо, так? И другие тоже — уже не помню их имен.

Она взглянула на меня одновременно с раздражением и интересом.

— Гм. Ладно, — вздохнула она. — Еще один умник.

Потом медленно встала.

— На этом остановимся, — сказала она властно. — У нас мало времени. Заткнись и слушай.

Я услышал скрип застежки-молнии француза рядом с собой. Время было уже утреннее, перед самым моим пробуждением. Сюргюндю подняла над головой маленький бубен, приблизилась ко мне и, ударяя в него, начала кружиться вокруг своей оси, делая при этом частые короткие затяжки из трубки. Остановилась, лицом ко мне, задрала свое серое платье и, выгнувшись дугой, выставила напоказ свою сморщенную щель, бормоча слова, которые я не понимал. Эту процедуру она повторила трижды: кружилась, затягивалась из трубки, била в бубен, бормотала что-то невнятное и показывала мне свою расселину.

— Смерть — не жизнь, — сказала она затем вполголоса, не сводя с меня своих черных глаз, — но и не ее обратная сторона. Изнанка жизни — звериный взгляд. Нора вмещает всё, но смерти там еще нет. Палатку под хмурым небом ты можешь найти на Дулаан-Хайрхан-ууле[49], мальчишка покажет ее тебе. Это всё.

Свет внезапно стал очень ярким, меня качнуло назад, а неподалеку я услышал французскую речь и, как бы на заднем плане, гнусавый голос Синди Лопер[50], который я тотчас узнал. Открыл глаза. Эту музыку теперь крутила не ты, Сюэчэнь, ее врубил шофер, имя которого я позабыл. Видимо, такая моя доля — повсюду хлебать подобную патоку. Сильно болела голова, передавая привет от вчерашней водки за ужином, — попойка всё-таки была, теперь-то я вспомнил».

Шамлаян 1

Расчленение Шамлаяна

После отъезда Пагмаджав для Шамлаяна всё сразу как-то ускорилось. Внешне он был всё таким же, но внутри он рос над собой, обозревая огромные внутренние пространства, о существовании которых не подозревали ни его мать Уушум, ни его отец Гюмбю, проводящий время в разъездах на коне или мотоцикле по пастбищам, охраняя скот, ни придурочный младший брат Бауаа, хохочущий по любому поводу и увлекающийся издевательствами над мелкими тварями, ни его дядя Омсум-Седьмой, теребящий козочек, ни даже як Сиджка — хотя насчет животных точно не знает никто. В общем, Шамлаян совершил то, что должно было совершиться.

«Да, я исполнил то, что должно было исполниться, и это благодаря тебе, Пагмаджав, ты ушла на обратную сторону света и не вернешься оттуда, теперь тебя величают Королевой-Темных-Миров-И-Тенистых-Зарослей, потому что ты живешь на опушке девственного леса, называют также Пагмаджав-Двухсотлитровой — по понятной причине, зовут и Пагмаджав-Кобылихой, потому что трое из семи дочерей Сюргюндю последовали за тобой и с тех пор сопровождают тебя повсюду, где ты появляешься. Я научился пользоваться волшебными вещами, которые ты оставила в своей юрте: зеркальцем, колпаком, накидкой, метелкой из перьев, барабаном и, конечно, табаком. Поначалу тыкался вслепую, наугад, но постепенно дело пошло на лад. Пагмаджав, я разобрался, я выучил нужные слова и жесты, они впитываются быстро, если человек предназначен для них, его что-то направляет и поддерживает, даже помимо его воли. И теперь, хотя многое для меня еще остается тайной за семью печатями, именно я замещаю тебя — жаль, что у меня не было возможности пообщаться с моим дедушкой, Баджуурнасамбуком: если бы он был жив, он посвятил бы меня в тайны иных миров».

Вне всякого сомнения, было уже утро. Шамлаян не стал сразу открывать глаза, опасаясь, что может оказаться в каком-нибудь страшном месте. Каждое погружение было серьезным испытанием для него, новичка в искусстве путешествий по внутренним мирам. Он