#Мы никогда не знаем… - Ирина Борисовна Оганова

– Лучше сохрани её в памяти такой, какая она была.

Соня почувствовала облечение.

Наверно, так лучше!

Странно, но плакать она не могла. Куда делись слезы? Ленка ревела в голос, прикрывая ладонью рот, и ничего не могла с собой поделать. Замолкала на несколько секунд, а потом все начиналось сначала. Соня знала: она плачет по матери, тогда не могла, а смерть Анюты ещё толком не осознает.

Когда они встретились на кладбище, Лена маниакально пыталась убедить Соню, что в случившееся невозможно поверить и она всегда будет считать Аню пропавшей без вести, потерявшейся. Ушла, уехала, испарилась… Туда, откуда не возвращаются! Она есть, только они никогда не смогут её больше увидеть, услышать её голос…

Соня была уверена – Лена не попрётся за океан, будет оплакивать Анюту в Милане. Нет, не знает она её до конца – примчалась, как узнала, сразу рванула в аэропорт – без вещей, в чём была, паспорт да кредитки. Хорошая черта – не парилась и на мелочах не зацикливалась.

Стелла да Соня – вот, пожалуй, и все, кто не плакал на кладбище. Хоронить единственного ребёнка, опору в старости, и не проронить ни слезинки!

Стелла, застывшая, молча стояла, обхватив себя руками, словно старалась сохранить равновесие, иногда закрывала глаза и, казалось, ещё чуть-чуть – и она упадёт. Близкие пытались ухватиться за неё, но она, также молча и безучастно, отстраняла их руки.

Откуда у неё столько мужества и терпения?

Соне хотелось сказать ей что-нибудь важное, спасительное, но слов она не находила, и лишь наблюдала и примечала всё с ужасом и непониманием.

Я бы с ума сошла! Рвала бы волосы, орала… Не приведи, Господи, пережить такое!

Соня увидела Веню. Он стоял чуть вдалеке – то ли от страха, то ли от чувства вины. Он ни сейчас, ни потом не будет обсуждать то, о чем узнал. «У Ани был любовник! И он ещё живёт, карабкается! Я ему сам помогу, если не сдохнет, гандон!»

Не знал Веня, что жить парню осталось ровно два дня и две ночи.

Стелла с немой просьбой смотрела в его сторону, и Вениамин затихал.

– Пусть все знают, обсуждают! Забудется, простится, а память об Анечке останется! Хорошая она была. Всякое в жизни бывает, ничего не поправить и не изменить, – нашёптывала Стелла, как молитву читала.

По русскому обычаю многие пришли с цветами, а те, кто особо чтил еврейские обычаи, подбирали камни и укладывали их на свежую могилу – после того как бородатый раввин совершил последний обряд. Соне хотелось сосредоточиться на своих воспоминаниях, на ощущении утраты – ничего не получалось.

Ленка купила охапку сине-фиолетовых ирисов, особо любимых Аней, и не в силах была с ними расстаться, как с последним звеном, связывающим их вместе.

Соня растеряно смотрела под ноги, искала подходящий камень. Кто-то протянул его на ладони. Соня подняла глаза – это был Вики. Скорее всего, он долго наблюдал за ней, прежде чем подошёл, и по глазам было трудно понять, рад ли он её видеть или никаких особых эмоций от встречи не испытывает. Она от неожиданности вздрогнула, обернулась и почему-то стала искать Динку, которая стояла совсем далеко от них и спорила с пожилой дамой, ей явно было не до Виктора.

– Привет. Я очень рад тебя видеть. Ты красивая!

Что-что, а это она совсем не была готова услышать.

Нашёл время! Какая нахрен красивая, считай, только с самолёта. Почему я злюсь на него?

Он то и дело следил глазами за Диной.

Все-таки стал подкаблучником. Ну и что?!. Стоим, общаемся. Можно подумать, мне что-то надо от него.

– Хочешь, как-нибудь увидимся? Кофе, клубника в шоколаде. Как тогда… – он говорил медленно, растягивая слова, наверно, волновался. – Я всё помню. А ты?

Виктор ждал ответа.

Соня пожала плечами. Он мало изменился, но как-то повзрослел, если не сказать постарел. Это слово совсем не вязалось с его возрастом, но он именно постарел. Что-то навсегда ушло, особенно глаза стали другими.

– У меня тот же телефон, звони, когда будет желание… Я… – он осёкся, потом незаметно протянул руку и дотронулся до нее. – Я буду ждать, Сонь. В любое время.

Вдруг всё комом полезло из её памяти: и горечь расставания, и то необъяснимое влечение, которое она к нему испытала, и те муки, когда, как сумасшедшая, носилась по городу в надежде найти любую возможность срочно сделать этот чёртов, порванный Лизкой, паспорт. Трудно было опять заходить на адский круг страданий. Она больше не имеет власти над собой. Никогда ни на что не решится – ни он, ни она! И не надо обольщаться, это не требовало доказательств, настолько до глупого было очевидно.

Все поехали к Стелле. Её квартирка с трудом всех вместила. Везде Аня: на стенках, на столе, на стеллажах… Она улыбалась с немых портретов, а в глазах стояла невыносимая тоска. Соня не могла оторваться от большой фотографии, она висела справа от входа в гостиную. Ей показалось, что Аня извиняется и просит прощения за нелепую случайность у всех присутствующих.

Почему я никогда не замечала ничего подобного. Так же было всегда! Я видела эти фотографии много раз! Мистика какая-то!

Соне стало неуютно и немного страшно. Захотелось, чтобы Вики был где-то поблизости, но они с Диной не стали заезжать на поминки.

Может, она что-нибудь просекла? Аня говорила, что ничего толком она так и не узнала. Знает, что из-за тёлки уходил, а какой, вроде так и осталось загадкой… Знает не знает, а чуйка-то точно присутствует. Вот и утащила его от греха подальше.

Стелла по-хозяйски суетилась на кухне, отдавая последний долг единственной дочери. Анна была самым главным в её жизни. Внуков нет, и это в еврейской семье! Стелла никогда не наседала с вопросами, всегда за дочь горой, если брайтоновские соседки доставали, и рты им вечно рекомендовала зашить. До неё доходили сплетни, что с Веней не всё гладко последнее время. И сама Анечка не нравилась. Творилось с ней что-то, стала редко заезжать, в глаза не смотрит, от материнских ласк вывёртывается. Стелла была уверена: не хочет дочь никаких расспросов, и кроме дежурных слов в подробности и подозрения не пускалась, как уж остальное пропустила, не понимает, может, надо было слушать сплетни, а не рты затыкать, заметила бы, как Венькина родня встреч