#Мы никогда не знаем… - Ирина Борисовна Оганова

Почему материнское сердце молчало и беды этой страшной не предвидело? А главное, за что Стелла простить себя не могла – что не уберегла.

Отец тоже ничего не чувствовал. Он вообще после иммиграции в себя как ушёл, так и заблудился, не найдя выхода: работу по профилю не нашёл, друзей закадычных тоже. Так, пивка попить да в картишки перекинуться, и вечные дни рождения, поминки, свадьбы, барминства, где соберётся многочисленная иммиграция ближнего круга и варится в собственном соку: успешные и не очень, изображая сытую американскую мечту, которая многим вовсе и ни к чему была, как Анечкиному папе, не всем гастрономического рая да льгот всяческих достаточно, души свои на родной земле растеряли и с пустотой внутри на чужую землю пожаловали, порой без надежды, что свыкнутся.

Гостиная была уставлена столами из соседских квартир, тесновато, но как-то разместились, хорошо ещё не все приехали, народу-то полно на кладбище было.

Дома стало полегче, водки выпили, помянули, как в России принято, и ничего, что евреи. Разговоры только добрые, кто что вспоминает, и только хорошее, светлое, даже посмеялись немного, когда отец рассказывал, как маленькая Анюта в школу в первый класс идти не хотела. Под кровать забралась и сидела тихо. Целый час искали и на линейку торжественную опоздали. Потом, как пришла домой, ревела, и все виноватые были – не сказали, что в школе очень даже весело и детей много, а только пугали строгой учительницей и что жизнь почти взрослая начинается с уроками домашними и прилежностью всякой. И то, как однажды во втором одноклассника домой привела после уроков и сказала, что замуж выходит, притом на полном серьёзе. Отец поинтересовался, знают ли родители мальчика, что они такое ответственное решение приняли. Пацанёнок засмущался, посмотрел на Анечку и говорит уверенно:

– А я только до вечера мужем побуду и домой пойду, а то мама заругает.

Соня смотрит на него и понимает, что и он не верит, что нет больше Ани, как о живой говорит, без единой нотки отчаянья.

Всё позже поймут. С каждым днём все трудней и отчётливей станет это проклятое Никогда. Вон мать у Лены! Сколько времени прошло, легче не становится. И кто говорит, что через год утихнет? И за пять ничего не изменится!

Расходились медленно. Сидели до темноты. Стелла выглядела уставшей, но просила всех побыть хоть ещё немножко. Лена клевала носом, не в силах больше держаться, отвалила на диван и тихо сопела на краю. Соня тихонько дотронулась до её плеча, боясь напугать во сне.

– Давай машину вызову? Тебе ещё пилить до Манхэттена. Разница-то во времени огромная!

– Да нормально. Чуть-чуть подремлю, и вместе поедем. Ты сама-то как?

– Я у Стеллы сегодня останусь. Помогу немного, да и попросила она. Завтра увидимся, поболтаем. Ты когда назад?

– Завтра вечером, – Лена виновато взглянула на Соню. – Моему по делам в Париж надо. Клиенты русские. Картину задорого покупают, без меня боится с ними связываться. Так что я сразу в Париж отсюда. Может, ещё раз к Анюте сходим? На еврейском кладбище встретимся, с Анькой пообщаемся, а потом ко мне в «Плазу». Посидим, пожрём, выпьем. Можно в Центральном парке прогуляться. Как мне всё это в башке уместить?! Не знаю!

– Только не реви! Хватит!

Грязная посуда стопками стояла на кухонном прилавке. Стелла загружала машину. Соня взялась мыть вручную.

– Делов-то! Так до утра будем перемывать. Я быстро, не привыкать.

Отец руководил выносом столов. Квартира приобретала прежний вид, только занавешенные зеркала по всей квартире напоминали о страшной утрате, которая постигла хозяев.

– Сонечка, я нам в гостиной постелю. Не хочу в спальне спать, мой храпеть начнёт, не засну, и так уже несколько ночей не сплю. Как держусь, ума не приложу. Видишь, горе каким сильным человека делает! За своего боюсь, как он с этим свыкнется?! Изведётся весь, где это видано, чтобы родители детей хоронили? Если бы болела, мы бы хоть приготовились. Несправедливо это, Сонечка! Дико, не по-человечески. Зачем ей парня этого довелось на пути встретить? Он-то её к погибели и привёл. Говорят, непутёвый был. Мать его жалко. Не выкарабкается… Уж больно покалечен. Такую славу о себе оставит! Девочку мою в могилу свёл.

И опять ни слезинки, только как-то по-детски рот скривила, словно обиделась. Ей бы наплакаться вволю, наораться. Нет, держится!

Она постелила себе на узком диванчике, а Соне напротив разобрала.

– Это же не дело! Вы на большой ложитесь… А я на маленьком прекрасно умещусь.

– Ложись, дорогая, мне на нём привычней, напротив всегда Анечка ложилась, если оставалась когда.

…Выбираться из-под тёплых струй воды не хотелось.

Так бы и стояла, подставляя лицо спасительному потоку воды.

Неторопливо причесала мокрые волосы. В зеркале на неё пристально смотрела совсем другая Соня.

Надо же! Внутри вроде всё спокойно и тихо, а в мозгах, поди, полный бардак, синяки под глазами, морщинки. Ладно, ну его, не до этого.

Стелла постучалась, вошла в ванную комнату и протянула Анькину пижаму, потом словно опомнилась, ахнула, выбежала и вернулась с другой, скорее всего, своей, судя по размеру, и явно не ношенной ни разу. По натуре не сильно суеверная, в приметы верила, но не во все, а вот по доброй воле не смогла бы Анино надеть, только если исключительный случай, как сейчас.

В гостиной тускло горела лампа в виде загадочного цветка – то ли лилии, то ли бутона ландыша. Стелла каждое воскресенье с самого переезда на Большую землю повадилась ездить на барахолки. С пустыми руками домой не возвращалась, всегда находила милые сердцу вещицы, стоили они сущие копейки, вернее, от доллара до пяти, не более. Муж умилённо ворчал, но жене не перечил, коли радость от всего этого ненужного барахла имеет. Дом заполнялся пластиковыми зверюшками, плетёными салфеточками, яркими чашками с немыслимыми аппликациями… Аня не раз поругивала мать.

– Купи ты что-нибудь одно, но дельное. Зачем всякую ерунду в дом тащить? Уже ставить некуда. Кошечки, собачки, ангелочки! Скоро места не будет!

– Не ругайся, Анют, – заступался за мать отец. – Знаешь, с какой любовью расставляет добычу?! Как молодая, вся светится! Пусть покупает, не велики деньги, а радости через край.

Соня откинула одеяло, ещё раз бросила взгляд на Анину фотографию, на сердце стало тепло.

– Чудеса! – решила она и нырнула под невесомое одеяло.

Стелла протянула руку, и нелепый цветочный ночник погас. Воцарилась темнота. Жалюзи, как надёжная стража, охраняли комнату от любого намёка на существование света.

Заснула сразу – как всегда,