Лиственницы над долиной - Мишко Кранец

ее себе на грудь. У священника дух занялся — он беззвучно шевелил губами, а ладонь его оставалась на Малкиной груди — пышной, горячей, обольстительной. Но несмотря на смущение и все возрастающий гнев, он чувствовал, как беспокойно и беспорядочно бьется ее сердце: после двух-трех ритмичных ударов оно вдруг беспричинно и вроде бы безудержно начинало спешить, будто в машине сломался какой-то зубчик, затем так же неожиданно и беспричинно останавливалось, медлило, словно на краю пропасти. Думалось, оно уже никогда не воспрянет, но оно вновь оживало и куда-то спешило.

Алеш и Яка заметили, как на бледном, осунувшемся лице священника словно заиграл отблеск вечерней зари.

— Бедный Петер! — вздохнул Яка, обернувшись к Алешу. — А признаюсь тебе, дружище, у этой женщины и вправду красивая, соблазнительная грудь, от нее так и веет грехом, тяжким грехом. Я бы охотно взялся рисовать ее — ну, как обнаженную натурщицу. — Снова взглянув на священника, который был в полнейшем замешательстве, Яка сказал, обращаясь и к нему и к Малке: — Нет, Петер, с таким сердцем и впрямь нельзя работать, тем более целый день таскать корзину за плечами, да еще по горам! Согласись, дорогой священник, ведь это ей не под силу, верно?

Священник Петер только моргал глазами и не мог выговорить ни слова. Поэтому Якоб прибавил:

— А без корзины у нас в горах не проживешь, и это тоже правда!

Алеш в полной растерянности оглянулся на инвалида Хлебша, которого знал раньше. Несмотря на свое огорчение и злость, он понимал — тут ничего не изменить… Несчастный Миха Хлебш со своим протезом, который он положил поперек дороги, казался здесь лишним. Ему чудилось, будто кто-то хочет украсть у него едва обретенную жену. Но он ошибался: как только отчаявшемуся уже священнику удалось наконец высвободить руку, Малка вернулась к нему, Хлебшу, и среди всеобщего замешательства заявила:

— Нет, с таким сердцем работать нельзя, как бы человеку того ни хотелось, — и, обернувшись к священнику, стала оправдываться: — Будто мне нужны мужчины! Я могла бы обойтись и без них. А отдел социального обеспечения не желает обо мне позаботиться, не помогает мне подлечиться. В правлении надо мной только посмеялись, а денег и чего другого у меня нет — и в больницу не ляжешь, и дома жить не на что; вообще повсюду в первую очередь нужны деньги, а тяжелой работы мне делать нельзя, и бог меня не прибирает, хоть я сама еще очень не прочь пожить. Думаю, там, на небесах, не слишком соскучатся, если я пока побуду здесь. — Она улыбнулась священнику доверчиво и в то же время не без кокетства.

— Нет, там не соскучатся, — прошипел священник вне себя от бешенства.

— Разве что небожителям мужского пола разрешили бы каждый день проверять твое сердце, Малка! — воскликнул художник. — Только это, сдается мне, не очень пришлось бы по душе высокочтимому господу богу.

— Чего там в небесах! — вмешался Алеш, у которого невольно вырвался нехороший смешок. — Она тут нашла себе Хлебша!

А Яка сказал примирительно:

— Не обижай их. Ведь если бы тогда, во время войны, тебя покрепче задело, мы сейчас с Петером могли бы встретить тут в обществе Малки тебя. У жизни множество причуд.

Хлебш поддержал его, обрадованно замахав руками:

— Что поделаешь! Государство платит мне пенсию по инвалидности, но сам я не могу вести свое хозяйство. Вы здоровые люди, — обратился он к стоящим перед ним мужчинам, — ты вот, Алеш, был ранен, да поправился. Мне хотели отрезать обе ноги, но я не дался. Тебе нетрудно жениться, за тебя любая пойдет. А за меня? — И Миха закатал штанину выше колена, показал им окованную железом деревяшку, затем засучил рукав и обнажил простреленный локоть. Горько усмехнувшись, он сказал:

— Укладываюсь вечером спать, а ногу ставлю на стул, словно ружье… С Малкой я давно знаком. У Тоне была пенсия стопроцентного инвалида, у меня она поменьше, но Малка — женщина умная и расчетливая. И на это проживем.

— Проживем! — воскликнула Малка. — Разве я о первом муже плохо заботилась?

— Конечно, хорошо, — подтвердил Миха. — Чего ему еще было нужно? Если человек стал инвалидом, не ждать же ему, чтобы государство обеспечило его еще и женой?

— А как вы решили? — спросил надменно священник. — Надеюсь, не просто так? — он показал что-то руками, и Полянчева поняла его.

— Мы поженимся, — воскликнула она. — Правда, Миха?

— Как только пройдет время траура, — ответил Хлебш решительно и для Алеша прибавил: — Конечно, свадьба будет гражданская. Я как-никак был партизаном и некоторое время состоял даже в партии.

Тогда священник прикрикнул сердито:

— Ну, если так, по мне хоть сейчас, за первым же кустом! Алеш будет вам вместо попа, а художник — свидетелем! — Он сплюнул и зашагал в сторону Подлесы.

— Нет у нас с собой книг, в которых делаются подобные записи, — пошутил Яка и, обратившись к будущим молодоженам, примирительно добавил: — Не стоит расстраиваться. Постепенно все утрясется. А к тебе, Малка, я еще зайду — проверить, как ведет себя твое сердце. Конечно, днем, — усмехнулся он, посмотрев на Алеша и Миху. Но вдруг, словно подстрекаемый бесом, спросил Малку с издевкой: — А что, Франце Чемажарьеву ты не приглянулась? Правда, он слепой, зато пенсия у него стопроцентная.

Покраснев, Малка заморгала, взглянула на Миху, потом опять на художника:

— Говоришь, Чемажарьев? А он стопроцентный?

Яка ответил серьезно:

— Он стопроцентный инвалид, потому что слепой. Только ведь и Миха хороший парень. Желаю вам счастливого пути в новую жизнь! — Он пожал им руки и, подхватив под локоть еще более помрачневшего Алеша, потащил его вдогонку за священником. По пути Яка убеждал Алеша: — Не сердись и не смейся над ними! Миха нашел себе жену, а мы с тобой… Бог весть, где сейчас Минка Яковчева! И кто-то приедет с ней в горы, когда под Урбаном поспеют черешни?!

Как только они догнали священника, художник возобновил свою болтовню, обращаясь теперь к обоим спутникам:

— Жизнь — удивительная штука: неудержимая, идущая наперекор всему. Она нарушает все законы, все уставы, кроме разве тарифных, которые в наше время почитаются как святыня. Чем больше размышляешь о жизни, тем меньше понимаешь, что она такое. Осуди ее, отрекись от нее — она все равно пойдет дальше своим путем. Что ты скажешь на это, Алеш, ведь ты занимаешься политикой?

Алеш воскликнул сердито:

— Какое отношение имеет политика к жизни? — но поспешил поправиться: — То есть, конечно, ей следовало бы непосредственно жизнью заниматься. — Он выдернул у Якоба свою руку и со злостью продолжал: — Ты прикидываешься, будто тебе все на свете ясно и просто, а мы, несчастные политики и активисты, бьемся над