Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Что он (то есть князь Ларион), – говорила она, – сказал это в том намерении, вы не ошибаетесь, и я даже не могу на него за это сердиться… Предварил заранее – дело сделал!.. хотя я опять-таки не пойму, из-за чего он так заранее обеспокоился!.. Ведь не мог же Сережа дать ему повода… Я его знаю, – что бы ни происходило у него теперь на душе, он слишком благовоспитан, чтобы показать…

– Он ничем и не показывал, – заверил Ашанин, – и ни бровью не моргнул; мы же все время вместе на сцене были… а вы из залы видели…

– Так с чего же вздумал этот старый мудрец?.. – размышляла Софья Ивановна.

– Я начинаю подозревать… не заметил ли он чего-нибудь со стороны…

– Со стороны княжны! – договорила она, быстро вскинув глазами на молодого человека. – Едва ли!.. Она так сдержанна!.. Да и много ли они видались-то с Сережей?.. А мила-то она, уж как мила! – вздохнула, помолчав, тетка Гундурова. – Нет, это он так, с большой хитрости… Каподистрию вспомнил! – засмеялась она привычным своим коротким, обрывистым смехом.

Ашанин положил шляпу, пододвинул стул и сел подле нее:

– Софья Ивановна, – начал он шепотком, – а что же… если бы княжна действительно… отчего же бы?..

– И, милый мой, – махнула она рукой, – разве об этом возможно думать? Разве они такие люди? Эта Аглая — ну, само собою!.. А то, вы видите, и он… боярин опальный, – и он туда же!..

– Я все это очень хорошо знаю и понял с первого раза, – молвил красавец, – но ведь если посмотреть поближе, с фанабериею этой можно же и сладить. Ведь ничего же существенного они против Сережи сказать не могут. «Положение»? Да какое там «положение» бывает в наши года?.. А если только княжна захочет, чем же Сережа ей…

– А тем, – не дав ему договорить, с сердцем возразила Софья Ивановна, – что такая уж у нас безобразная страна вышла, что Гундуров — а Гундуровы-то, вы знаете, все одно, что Всеволожские да Татищевы, только титла не носят, а те же Рюриковичи, – Гундуров не партия для княжны Шастуновой; а вот какой-нибудь Фитюлькин в аксельбантах – тот жених и аристократ, потому что повезет жену на бал в Концертную залу!..

– На то он и Фитюлькин, – засмеялся Ашанин, – у нас, известно, «чем новее, тем знатней1!»

– «Тем знатней», – машинально повторила Софья Ивановна, – кто бишь это сказал?

– Пушкин.

– Да, да!.. Прекрасно сказано… Очень уж их любят там, этих новых!.. Они надежнее, видите ли, вернее старых родов… Мы, видите ли, революционеры!..

Софья Ивановна пожала плечами и торопливо нюхнула табаку из крошечной золотой табакерки, которую носила под перчаткой; перчатки же, по старой привычке, – и не иные, как шведские, – никогда не снимала, когда была в гостях.

– И чутьем чую, – продолжала она, – да и вскользь слышала даже от кого-то в Москве, не помню, что какого-либо такого да непременно уж имеют они в предмете для княжны… Эта Аглая, то есть! – поправилась Софья Ивановна. Она хоть и сердилась на князя Лариона и в душе чувствовала себя очень оскорбленною им за племянника, но все ж он был для нее не «эта Аглая…»

– А мы с Фитюлькиным прю заведем2! – сказал, смеясь, Ашанин, почитывавший иногда издававшийся в те годы покойным Погодиным «Москвитянин»3.

Софья Ивановна невесело закачала головой:

– Бедный мой Сережа!.. Вы говорите, он и не догадался?.. Чист и прост, – коротко засмеялась она, – как голубь!.. И совет о путешествии принял с благодарностью? Что же? Это хорошо, очень хорошо! Только скорее бы, скорее его отправить!.. Знаете, мой милый, я, чем более думаю… я даже очень рада, что князь Ларион прочел ему эту, как вы говорите, «нотацию». И вы очень хорошо сделали, что ему объяснили… Только уж теперь ни слова более! На него наседать не надо! Он горд и самолюбив до крайности… вы уж оставьте его со всем с этим, пусть он сам… И я сегодня же, сейчас после обеда уезжаю к себе в Сашино – мне к тому же эта Аглая не по силам… Это важничанье, глупость!.. Предоставим его себе, его собственному рассудку, вот как Mentor, когда он оставил Телемака на острове Калипсо4, – улыбнулась милая женщина, – я так думаю, что с ним произойдет… как это говорится? – une réaction5. Ах, если б этот не ваш дурацкий спектакль, я бы его, кажется, завтра же в дорогу снарядила!..

– Однако, мне пора, Софья Ивановна, – сказал, подымаясь, Ашанин, – одеваться; да и вам также… Здесь, вы знаете, к обеду – как на бал!..

– У меня мое robe feuille-morte6 неизменно, – живо возразила она, – другого для beaux yeux7 Аглаи не надену!.. – Она встала проводить его.

– Сережа влюблен! – начала она опять, останавливаясь у дверей. – Признаюсь вам, я до сих пор помириться с этой мыслью не могу. С каждым молодым человеком это бывает, но при его характере… это может быть опасно… очень опасно!.. Мне даже представляется теперь, что, кажется, лучше было бы, если бы он…

– На меня походил? – договорил со смехом Ашанин. – Признайтесь, генеральша, что вы именно об этом подумали в эту минуту!

– Ну, нет, – полушутливо-полусерьезно отвечала она, – от этого Боже сохрани каждого! Очень уж вы безнравственны, мой милый! Только Бог вас знает, как это вы делаете, что на вас сердиться нельзя… Сердце-то у вас золотое, вот что! И я вам от сердца благодарна за вашу дружбу к Сереже…

– Нет, генеральша, – комически вздохнул неисправимый шалун, – я больше за добродетель мою погибаю! И тяжкие наказания за это несу, очень тяжкие!..

Софья Ивановна взглянула на него:

– Господи, да уж не напели ли вы чего гувернантке здешней? – внезапно пришла ей эта мысль.

– Вы почем знаете? – с удивлением спросил он.

– Да она тут сейчас была: Аглая ее ко мне приставила, и она меня устраивала в этой комнате… Гляжу, а на ней лица нет. – Что с вами, говорю, моя милая? Вы, кажется, чем-то расстроены? – А она – в слезы и выбежала вон…

– В слезы, непременно-с! – закивал утвердительно Ашанин. – Слез у нее много! Вот если б у меня столько же денег было!..

– Ах, вы, негодник! Да ведь она и не молода уж?

– Не молода, Софья Ивановна! – повторил он с новым вздохом.

– И даже не очень хороша?

– Даже очень нехороша, Софья Ивановна!

– Никому-то у него пощады нет, бессовестный человек! Ну, на что она вам, несчастная, нужна была?

– А у нас, видите ли, матери Гамлета не было, и некому кроме