Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Софья Ивановна не на шутку рассердилась:

– Подите вы от меня с вашими гадостями! И хороша причина – «Гамлет»! Да если бы вы этого вздора здесь не затеяли, Сереже поводу не было б безумствовать!..

– Чему быть, тому не миновать, Софья Ивановна, – смиренно заметил на это Ашанин, – не здесь, так у вас в Сашине встретился бы он с княжною.

Она не нашла возражения на этот довод.

– А все же вы бесстыдник! – проговорила она еще сердито.

Шалун отвечал ей глубоким поклоном и побежал в свою комнату. Гундурова он уже не застал; по словам Федосея, он, одевшись, ушел в сад прогуляться до обеда.

XVIII

Vanity fair1!

Княгиня Аглая Константиновна с жизнью английских замков была действительно, как говорил князь Ларион, знакома; то есть, в сущности, она была однажды в Шипмоунткасле, замке лорда Динмора, в Кемберленде, куда приглашена была «на восемь дней»[16] с мужем, состоявшим тогда при лондонском посольстве, года полтора после своего замужества. Но эти восемь дней, проведенные в обществе чистокровнейших вискоунтов2 и элегантнейших marchionesses (маркиз), остались навсегда лучезарнейшим воспоминанием ее жизни, и она гордилась им более, чем всеми почестями, довлевшими ей впоследствии при том маленьком германском Дворе, при котором князь Михайло Шастунов состоял представителем России… Не на розовом ложе, сказать кстати, прошло для новобрачной Аглаи пребывание ее в Лондоне. Князь Михайло, сам воспитанный в Англии, принятый там в обществе как свой, не изменил ни своего образа жизни, ни отношений, женившись против воли на российской девице Раскаталовой; он на первых же порах предоставил ей проводить жизнь как ей заблагорассудится, а сам проводил ее у ног одной, тогда весьма известной, обаятельной умом и красотою и эксцентричной леди, – которая, упомянем мимоходом, после двухлетней с ним связи в один прекрасный Божий день улетела от него в Италию, вышла там от живого мужа за немолодого уже, но еще сладкозвучного тенора, кинула его через полгода, вступила в третий брак с одним очень красивым, но очень глупым греческим офицером, дала ему плюху на другой же день после свадьбы за то, что он ел оливки руками, бросила и его и умерла наконец от побоев четвертого супруга, шейха одного бедуинского племени, заставшего в своем кочевом шатре in criminal conversation3 с каким-то французом, путешествовавшим по аравийской степи… Дерзость и насмешки этой сумасбродной, но блестящей женщины, с которою ревнивая Аглая имела неосторожность где-то сцепиться, оскорбленное самолюбие, скука одиночества, неудовлетворенная страсть к красавцу-мужу чуть было совсем с ума не свели ее тогда. Но зато она провела «восемь дней» в Шипмоунткасле и во все эти восемь дней, в своем качестве princess[17]4, брала, по иерархическим обычаям английского peerage5, шаг к победе надо всеми тут бывшими герцогинями и маркизами, и – что в ее раскаталовских понятиях было гораздо для нее лестнее – даже над женою одного из тогдашних английских министров, – «figurez vous cela, ma chère!6» – долго еще потом удивлялась она, рассказывая об этом приятельницам своим на континенте… Политическая и культурная Англия ничего не прибавила к умственному запасу нашей princess’bi; прожив там более трех лет, она трех фраз не могла сложить по-английски; для чего, «когда есть там свой король», собираются еще люди в какой-то парламент, значение которого, когда она еще девочкой была, madame Crébillon, воспитательница ее и бонапартистка, объясняла ей такими словами: «ип parlement, ma chère amie, – ainsi nomme parce qu’on y parle et qu’on y ment7», и как этот английский король позволяет этим людям «болтать и лгать» в этом парламенте, – она до конца уяснить себе не могла. Разница между вигами и ториями8, почему лорд-мэр9 «не настоящий лорд, когда он называется лордом», что значит «Оранский дом»10, и «что такого хорошего в этом Байроне, dont parle toujours Michel11», т. е. ее муж, – все эти хитросплетенные мудрости так и остались для нее на всю жизнь не разобранными гиероглифами. Но зато в эти незабвенные восемь дней, проведенные ею в Шипмоунткасле, Аглая Константиновна постигла высшим наитием все тайны внешнего облика английской аристократической жизни, уразумела все порядки богатого английского дома, от drawing room’a (гостиной) и до конюшни, от столовой сервировки и до покроя выездных ливрей. Чинный, чопорный, важный склад этих порядков, эта широкая, преемственная, величавая обстановка существования, презрительно относящаяся ко всякой эффектности, но в которой, от старого слуги и до игорной щетки, все носит на себе характер какой-то незыблемости и почтенности (respectability), поразили ее своим глубоким противоречием с безалаберною, полутатарскою, шероховатою, всегда словно случайною и вчерашнею, русскою роскошью, – тою дикою роскошью, среди которой взросла она сама под раззолоченными карнизами своего отчаянно икавшего после обеда «папаши»… В силу каких исторических и нравственных условий все это сложилось и могло держаться там так величаво и почтенно и так бестолково и распущенно в родных палестинах, Аглая сообразить была не в состоянии, да и не думала об этом. Вся сумма ее впечатлений выразилась в одной мысли: «вот как должны жить les gens comme nous12!»… И с этой минуты, с этих блаженных «восьми дней» в Шипмоунткасле, пред нею вырос идеал: «поставить дом мой на английскую ногу». Каждому свое, сказал древний мудрец. Кто знает, как без этого идеала совладала бы Аглая с муками своей ревности, с тем «delaissement»13, как выражалась она, в каком оставлял ее муж до того дня, когда, почувствовав в груди первые признаки унесшей его два года потом болезни, он воротился, усмиренный и кающийся, к семейному очагу, – к очагу, устроенному ею «на английскую ногу»! Кто знает, от каких соблазнов спасали Аглаю глубокомысленные соображения о выборе вензеля на новый фарфоровый сервиз к столу или цвета материи для заказанного в Лондоне кэба! А сколько несказанных утешений доставляло ей изумление и тот даже некоторый террор, которые, бывши уже посланницей, внушала она пышным устройством своего дома расчетливым немцам, при которых муж ее был аккредитован, и корреспонденции из обитаемого ею города в парижские газеты, в которых говорилось: 14-«la grande existence, le luxe intelligent de monsieur le prince de Szastounof, ministre de Russie», или уже прямо о ней, о том, что было ей так близко: За tenue toute anglaise de la maison de madame la princesse de Szastounof»-14 и т. п. …

В Сицком еще до приезда приняты