Кошка из мастерской - Ён Сомин

Кисик увидел, что с дедушкой обращаются как с пустым местом, и предложил ему вместе выйти на улицу. Когда они подошли к тропинке, ведущей в горы, дедушка отпустил руку Кисика. Сказал, что ему нужно кое-куда пойти одному. Впервые дедушка, который без посторонней помощи не мог выйти из дома, заявил, что куда-то хочет пойти один. Маленький Кисик не смог удержать деда, который отчаянно отмахивался от него. В тот день дед шагал очень быстро и широко. Так исчез дедушка Кисика, а через несколько лет его официально объявили пропавшим без вести.

К тому времени, как лицо дедушки стало размываться в памяти Кисика, его отец потерял правый глаз, занимаясь ремонтом. Это не было похоже на совпадение. Скорее на злой рок. Настанет ли очередь Кисика после того, как его отец ослепнет и на левый глаз? Кисику казалось, что его ждёт наказание за то, что он отпустил руку дедушки.

Эта история оказалась похожей на слипшуюся в комок пищу, которую без конца пережёвывали и выплёвывали. Но стоит один раз так сделать, и не сможешь понять, как всё прекратить… Для Кисика его печальная легенда все ещё продолжалась в настоящем.

– Я каждый день повторяю себе, что в любой момент можно потерять зрение и мир в одно мгновение превратится в чёрное ночное небо. Да, я регулярно проверяюсь, пока проблем не было. Но я трус и живу в страхе. Этот страх даже как-то успокаивает душу. А из-за того что я скрываю его и делаю вид, что ничего не замечаю, я чувствую только ещё бо́льшую тревогу. Мне надоело притворяться спокойным.

Кисик рассказал, что поэтому начал заниматься керамикой, которая помогает развитию осязания. Он хотел заранее натренировать руки, которые заменят ему глаза, если в будущем он ослепнет. Чтобы руки в любой момент смогли действовать вместо глаз.

Чонмин внимательно вгляделась в ясные карие глаза Кисика. Ужасно, если эти ясные глаза не будут ничего видеть, кроме тьмы.

– Вот почему ты периодически закрываешь глаза, когда работаешь с глиной.

– А, ты заметила? Подглядываешь за мной? – Кисик озорно покосился на Чонмин.

– …Естественно, я наблюдаю за теми, у кого хорошо получается. И подсматриваю.

В разговоре с Чонмин Кисик, кажется, обнаружил ещё одну причину своего желания вернуться в Косон. Её присутствие пробуждало в нём мысли и чувства, о существовании которых он даже не догадывался. Это происходило ненавязчиво, без груза – мягко, как зимними вечерами, когда дед укрывал его толстым одеялом и тепло растекалось по телу, согревая не только кожу, но и что-то глубоко внутри.

После музея они неспешно направились во дворец Токсугун. Бродили по его территории, делая частые остановки, будто специально растягивая время. Сначала обошли большой круг, затем свернули в тихий дворик, где их шаг то ускорялся, то замедлялся сам собой.

Токсугун только кажется просторным – на самом деле он небольшой, весь как на ладони. Но в лучах заката дворец преображался: стены растягивались в бесконечную панораму, детали сливались в широкий, необъятный пейзаж. Чонмин то и дело останавливалась, всматриваясь в это перетекающее пространство. Когда они сели на скамью дожидаться заката, с Чонмин вдруг случилось неожиданное – слёзы хлынули из неё, как вода из прорвавшейся трубы. Год сдержанных эмоций, год немоты вырвался наружу рыданиями, от которых содрогались плечи.

Кисик молча похлопал её по узкой спине. Она разревелась в голос. Эти были хорошие слезы, которые впервые за год пробились наружу. Ей стало легко – как будто застоявшаяся вода ушла, а вместо неё влилась свежая, чистая.

– Я сегодня смотрела на картины и тексты, и всё было в порядке.

– Так ты что, плачешь от радости?

Вместо ответа, вся зарёванная, Чонмин улыбнулась:

– Разве обязательно выглядеть такой жалкой, когда плачешь от радости? Как-то это обидно.

Чонмин сегодня без проблем смотрела на картины и читала подписи к ним. Она всё ещё боялась. Ей казалось, что, когда у неё пройдёт дислексия, ей придётся возвращаться на прежнюю работу. Чонмин боялась и своей неполноценности, и своей нормальности одновременно. Она держалась за свою болезнь так, словно благодаря ей она получала разрешение отдохнуть ещё какое-то время. Но теперь ей не нужны были никакие разрешения. Ей самой решать, сколько отдыхать и когда прекращать отдых. Наверное, человек по-настоящему может считаться зрелым, только когда он сам определяет скорость своей жизни и решает, когда ему отдыхать.

– Я проголодалась.

– Что?

– Ну я наплакалась, теперь хочется есть.

– Сегодня выбор места за мной. Как-никак я уже больше десяти лет живу в Сеуле. – Кисик говорил, расправив плечи, и всё равно оставался похожим на молодого провинциального парня.

Чонмин захотелось подшутить над ним, но она сдержалась.

– Слушай, я вообще сеульчанка. И всё равно сначала надо решить, что именно мы будем есть.

– Погоди отказываться. У меня уникальное предложение: экзотические блюда страны, где жаркое солнце светит круглый год. Мм, как тебе?

– Ладно, доверюсь тебе.

Они оставили позади район Кванхвамун[35] и пошли пешком в сторону Согёкдона[36]. Погода была замечательная, без каких-либо признаков дождя. Казалось, что ночь никогда не наступит, потому что солнце садилось особо медленно, словно никак не могло забыть о лете.

В ресторане, специализирующемся на кухне Юго-Восточной Азии, Кисик принялся оживлённо рассказывать, насколько это место популярно.

– Мы снимали его для передачи пару лет назад, – перебила Чонмин, невольно фыркнув.

Кисик замер с тенью разочарования на лице – тем чувством, когда хочешь удивить человека, а оказывается, он знает это место лучше тебя.

– Но я так тут и не поела. Только работала.

– И при этом ты так точно смогла описать вкус местных блюд?

– Так обычно и бывает. Я тогда была безумно занята, мне надо было ходить на всякие гастрономические мероприятия, оценивать еду и писать рецензии, на остальное не было времени, – небрежно сказала Чонмин.

– На месте продюсера я бы заказывал угощение для сценариста Ю. Если бы ты пробовала еду, твои тексты были бы ещё лучше.

Чонмин уткнулась в своё блюдо, чтобы скрыть покрасневшее от смущения лицо. Если бы продюсер был таким, как Кисик, она, наверное, никогда бы не бросила свою работу. Кисик очень обрадовался аппетиту Чонмин, не понимая, почему она на самом деле так быстро ест.

Расставшись с Кисиком, девушка ехала в Ильсан в одиночестве. Её настроение не смогло испортить даже то, что в метро в спешке она запрыгнула в только что прибывший поезд, идущий не прямиком до Ильсана, а только до станции Купхабаль. Когда Чонмин поспешно опустилась на сиденье, оказалось, что она нечаянно придавила подол одежды сидевшего рядом мужчины, но тот лишь доброжелательно улыбнулся ей. В тот день всё ей благоволило. Чонмин перевела дух, не стала включать никакие песни и прислушалась к существующему только сейчас шуму метро.

Направление

Закончилась пора вступительных экзаменов, и пришли настоящие холода. Теперь приходилось постоянно закрывать двери в «Соё». Дыхание идущих по улице людей тянулось за ними, словно белый туман, а двери мастерской они открывали покрасневшими от холода руками.

Чун никак не утеплился, только накинул поверх тоненькой курточки шарф. Чохи, а за ней Чихе, Кисик и даже Чонмин – все поочерёдно прокомментировали его наряд. Чун смущённо ответил, что немного расслабился по окончании экзаменов и поэтому проспал.

Следующий этап – экзамены на уровень мастерства для поступающих на художественные направления – должен был начаться только в январе. На отделения керамики и прикладных искусств, куда поступал Чун, нужно было, как и на остальные художественные направления, сдавать рисунок, а не работу из глины. На самом деле для того, чтобы поступить, Чун посещал отдельно художественные курсы, и у него не было необходимости заниматься керамикой. Но он не смог переспорить родителей и стал посещать и мастерскую. Родители Чуна были известными дизайнерами, работавшими на элитный бренд керамики, активно расширяющими свои