Синдром разбитого сердца - Елена Михайловна Минкина-Тайчер

помнил – в том году смертельно заболела бабушка. В доме поселилось отчаяние, пахло лекарствами и стиркой, по два раза на день вызывали скорую, поэтому мамин муж справедливо заметил, что заниматься в таких условиях невозможно, и переехал к своим родителям на Васильевский остров. Он и маму звал, но она категорически отказалась и все три месяца до бабушкиного ухода моталась между аптекой и поликлиникой, а рядом постоянно и почти незаметно находился смешной курносый парень – таскал сумки и кислородные подушки, мыл пол, развешивал стирку, то есть выполнял самую тяжелую и грязную работу. При этом он еще успевал покупать цветы – бледные питерские нарциссы – и расставлял их по обеим комнатам, так что даже бабушка начинала улыбаться. Потом бабушки не стало – мамин муж вернулся. Он почти не обращал внимания на ежедневные цветы на подоконнике в парадной, очень успешно сдал сессию и Беллу подтянул – она ведь сильно отстала за последнее время. Он совершенно не сомневался, что надоедливый рязанский царевич скоро исчезнет и продолжится нормальная хорошая жизнь.

Потом наступило лето, у маминого мужа обострился гастрит, и его родители срочно добыли путевку в Ессентуки. (На воды, – ухмылялся дед.) Правда, всего одну путевку – она и так оказалась непомерно дорогой. А Белла осталась дома. Рязанский поклонник никуда не исчез – все вечера он сидел теперь в сквере напротив их с дедом дома и читал книгу. Просто тихо сидел и читал. Стояли белые ночи, можно было выглянуть и в два, и в три часа и сразу увидеть знакомую соломенного цвета шевелюру. Белла вдруг ужасно растерялась и решила тоже куда-нибудь сбежать, например на Рижское взморье. Еще в школе родители возили ее в Юрмалу, в небольшой скромный пансионат.

Попробуйте угадать, кого она в первый же день встретила на тропинке, ведущей от пансионата к морю! Витьку Морозова собственной персоной! Заросшего вчерашней щетиной и жутко голодного, но совершенно счастливого. Ровно через девять месяцев родился Андрей.

Что говорить, он рос в счастливой любящей семье, в прекрасном неповторимом городе, где мосты и площади, Мариинский театр и филармония казались естественными, как воздух. По малолетству и беззаботности Андрей практически не замечал проблем и перемен, происходящих в стране, обнищания и унижения родного города, грязных подворотен, пустых магазинов. Только с окончанием школы пришлось наконец задуматься, как дальше жить и какую специальность выбрать. И конечно, хотя вслух никто не заикался о таких глупостях, он ждал свою прекрасную, единственную женщину.

С выбором профессии особенно рассуждать не приходилось, поскольку его близкие признавали только три варианта: инженер, врач и учитель. Например, учитель физики и математики. А дед отвергал даже педагогику как самостоятельную профессию – любой специалист должен уметь преподавать. Это был камешек в огород бывшего зятя и одновременно похвала Витьке Морозову, который, получив диплом инженера-строителя, уже успел защитить диссертацию по планированию многоэтажных комплексов и теперь работал в НИИ и одновременно преподавал в своем бывшем вузе. Мама, правда, служила учителем русского и литературы (словесности, – поправлял дед), но для женщины это считалось приемлемым. Что касается профессии журналиста, актера, модельера, то такие слова в доме не упоминались, не говоря уже о менеджере по продажам или системном аналитике.

Выпускные, а потом и вступительные экзамены упали на девяносто седьмой год, и, сколько родители ни берегли его, ни защищали от действительности, реальная жизнь пробивалась.

Утро начиналось с обхода дедом районных магазинов.

– Говядина – пятнадцать тысяч двести, – горестно сообщал он, – масло – двадцать две тысячи восемьсот, картошка – две тысячи…

Каждый день ждали деноминацию, то есть обмен рубля тысяча к одному, хотя министр финансов и председатель Банка России клялись и божились по телевизору, что денежной реформы не планируется. Постоянно появлялись слухи о коррупции в банковской системе, звучали имена Гусинского и Березовского. Четвертого августа, ровно через две недели после очередного обещания министра финансов о неизменности рубля, Ельцин официально объявил об уменьшении количества нулей с января тысяча девятьсот девяносто восьмого года. То есть мамина зарплата вернулась к восьмидесяти рублям в месяц, а отцу, как преподавателю вуза, предлагалось аж сто рублей. Цены, конечно, тоже уменьшались, но почему-то не на три нуля, а в лучшем случае на два. Самое ужасное, что строительная организация отца в мае того же года закрылась на фоне скандала между главами двух центральных банков. Не просто скандала, но дикого театрального кошмара с выстрелами снайперов, заявлениями в прокуратуру и прочими приметами плохого детектива. Каждый день сообщали о новых бандитских группировках в городе – казалось, дело происходит в дурном кино, а в середине августа на углу Невского и улицы Рубинштейна на глазах у всех жителей расстреляли машину вице-губернатора Петербурга Михаила Маневича. Дед с ужасом наблюдал по телевизору похороны Маневича и поминал тридцать четвертый год и убийство Кирова.

В сентябре Андрей начал учебу в Первом медицинском институте. Все домашние радовались, потому что покойная бабушка работала санитарным врачом, ее отец – доктором эпидемиологии. Хорошо, что удалось поступить и продолжить династию. Кстати, именно заслуги прадеда в науке когда-то избавили его семью от черты оседлости. Трудно поверить, что такая дикость существовала; трудно поверить, что другая дикость вернулась.

От полного безденежья мама освоила вязание шарфов и шапочек на продажу, но продавать стеснялась до слез, поэтому треть денег забирала посредница. А папа, как человек честный и малопритязательный, не сумел вписаться ни в один из так называемых новых бизнесов и устроился на стройку помощником прораба. Нет, не зря их алию[7] называли колбасной. Попробуй думать о религиозном самоопределении и духовном наследии, когда элементарно не на что купить продукты, а соседку по лестничной площадке стукнули в лифте кирпичом по голове. Многие знакомые к этому времени уехали в США или Израиль, другие любой ценой пробивались в Европу. Германия принимала евреев все более неохотно, но многие питерцы сумели добиться разрешения.

– Да-да, я в курсе, – кипятился дед. – Великолепная возможность: знакомый климат, европейская культура, хорошее пособие за убиенных родственников…

Об Израиле слухи приходили самые разные – от полного восторга до категорического неприятия. Но кто бы мог представить, что главным инициатором и вдохновителем их переезда станет Марианна, юная жена Андрея, красавица и покорительница сердец Марианна Гусева! (Венера Петухова, – не преминул высказаться дед.)

Они познакомились на катке, как в романах XIX века. Понятно, что не только Андрей, но половина всех фигуристов не отрывали глаз от высокой, стройной блондинки в настоящем спортивном платье с белой опушкой и такой же шапочке. Какое счастье, что мама, как и положено интеллигентным родителям,