Синдром разбитого сердца - Елена Михайловна Минкина-Тайчер

Прошли те времена! Но все-таки не смог отказать, когда она заявилась с очередной идеей. У Ленки, при всем ее добром сердце, была одна утомительная черта – она спасала. Двоечников, неудачников, больных детей, одиноких старушек. При этом не имело значения, что никто ее лично не просил вмешиваться и ложиться под поезд. Вот и на этот раз:

– Борь, ты представь! Поступает на первый курс милая девочка, тургеневская барышня – коса, стихи, фортепианный этюд Шопена, папа заслуженный учитель, мама невропатолог. Однокурсники смотрят с уважением, как на бокал изысканного шампанского, но предпочитают кружку пива. И тут является один мажор, чей-то сын или внук – помнишь, когда-то весь Президиум Верховного совета своих отпрысков у нас учил? Так вот, является и начинает ухаживать по полной программе: цветы, билеты в Консерваторию, томик Ахмадулиной с черного рынка. Благо ему это ничего не стоит. Угадай, что дальше?

– Бросил беременную?

– Нет! Знакомит с родителями, делает официальное предложение. Те не возражают – девочка-то хорошая и даже не еврейка.

– Так в чем проблема, что ты мне голову морочишь?

– Она сама ушла! Из отдельной трехкомнатной квартиры на Садово-Сухаревской. Как только этот козел загулял (сам понимаешь, ждать недолго пришлось), она собралась и ушла к маме с папой. На регистрацию не явилась, ребенку дала свою фамилию. Я же сразу сказала: тургеневская барышня.

– И теперь ты хочешь, чтобы я на ней женился?

– Ну не так глобально. Борь, помоги ей на работу устроиться. Уже в трех местах вернули документы – семейка мстительная оказалась. Я знаю, ты можешь.

Главное было поймать момент, когда начальник отдела кадров уйдет в отпуск, и обратиться напрямую к заму главврача Петру Павловичу Тимченко, потому что Петр Павлович питал слабость к симпатичным молодым докторшам. Не подумайте дурного, просто приятно человеку в шестьдесят пять лет видеть на утренней конференции милую девушку, а не какого-нибудь небритого Каплана.

В начале августа девяносто первого новая доктор Мария Дмитриевна Зимина, двадцати четырех лет от роду, приступила к работе в третьей терапии.

Надо признать, действительность превзошла Ленкины описания. Мало того что коса, античная фигура, огромные серые глаза в крапинках, – Маша Зимина неплохо справлялась с работой и очень мало разговаривала. Последнее достоинство Боря не мог не оценить отдельно. То есть все было бы прекрасно, если бы не реакция Сереги Балановского.

Боре нравился этот доброжелательный, открытый парень, нравились его рассказы о дочках (фотографии всех трех красовались на стене над Сережиным столом), его постоянное стремление учиться, набирать клинический опыт, который в институте не получишь. Вот угораздило мужика столько лет потерять в медучилище – сейчас бы мог заместителя заведующего получить. Тем более сам Каплан все равно скоро уедет.

Нет, Балановский ничего особенного не сказалпри появлении Марии Дмитриевны и тем более не сделал – он только застыл. Застыл и, кажется, перестал дышать. И лицо покрылось красными пятнами. Может, скрытая гипертония у мужика? Главное, все заметили! Буквально все заметили, включая главную сплетницу – старшую медсестру Люду, – но никто и глазом не повел. Наоборот, дружно заспешили по своим делам, как в плохом кино. С этого дня началась одна из самых странных любовных историй, которую Каплану случилось видеть.

Потому что ничего не происходило, абсолютно ничего. Мария Дмитриевна спокойно и грамотно вела своих больных, Сергей Петрович – своих, никто не видел, чтобы они разговаривали друг с другом. Все так же после утренней конференции звонила жена Балановского, все так же Сергей хвастал проделками дочек, бегал за подарками к празднику. Уже все знали, что Катя заказала платье, Маруся – фломастеры, а Полина, к полному восторгу отца, – заводной паровозик. И при этом они не разлучались ни на минуту! Где бы ни появлялась Маша, куда бы ни спешил Сергей, они всегда оказывались рядом, словно в отдельном круге притяжения. Иногда они вместе приходили на работу, чаще – вместе уходили. Кто-то видел, как они молча идут по тропинке вдоль парка, кто-то заметил крошечный букет цветов сначала у Сергея в рукаве, а потом у Маши в сумке. При этом самые болтливые тетки – буфетчицы, санитарки, медсестры – молчали, как красные партизаны, словно подписали коллективный договор.

Однажды Борис встретил их обоих в Сокольниках. Дул сильный ветер, почти облетевшие листья уже не украшали деревья, а лежали на дорожке грязным, липким ковром. Они не держались за руки, не целовались. Только на мгновение Сергей снял перчатку с ее озябшей руки, подышал на пальцы и поцеловал в ладонь. И она в ответ тихонько погладила его склоненную голову. Черт знает что! Не хотел бы Боря оказаться на месте Сергея. Или хотел бы? Несомненно одно: Маша была женщиной Сергея, его единственной женщиной. И она была чрезвычайно хороша, неописуемо хороша. И она явно его любила.

Борис вдруг вспомнил любимую Ленкой Ясинской Ахмадулину: так много и нескромно блещет красой любви лицо мое.

Пришел Новый год, который всем отделением решили дружно отпраздновать за два дня до 31-го. Особенно обрадовались дежурящие. Магазины стояли совершенно пустыми, если не считать банок с березовым соком, но русскому человеку не привыкать – стол накрыли неплохой. Весь предыдущий день женщины с огромным энтузиазмом пекли пироги, заведующий купил новые украшения на пластмассовую больничную елку, старшая медсестра Люда раскошелилась на настоящую вишневую наливку, которую эти дураки тут же развели спиртом. Маша принесла салат, Сергей – бутылку армянского коньяка. Борис вдруг подумал, что раньше они никогда так не праздновали, максимум опрокидывали по стопке и бежали домой. Кажется, всех накрыло одной волной.

Расходились поздно. В темном коридоре Борис увидел молча стоящего Сережу с перекинутой через руку Машиной шубкой. Он на минуту глянул на Бориса и отвернулся, но Каплану хватило. Столько было в этом взгляде тоски и беспомощности, что оставалось только поскорее уйти. А что еще он мог сделать, как помочь?

А дальше жизнь Бориса Ефимовича Каплана покатилась так стремительно, что уже не оставалось времени и сил на чужие проблемы. Еще хорошо, что они уезжали всей большой семьей – с родителями и сестрой, – иначе можно и помереть от разлуки. Первое время в Израиле он часто вспоминал Сергея и его последний взгляд в темноте, но что тут говорить!

Доктор Барух, ординатор Муалем, как всегда, пытался свалить на заведующего какую-нибудь неприятность:

– Доктор Каплан, выручайте! Там одна ненормальная старуха скандалит. Ни на одном языке не говорит, только вы и можете понять!

– Ты считаешь, что я специалист по языку глухонемых, или она все-таки говорит на русском?

– Да кто же разберет! Фамилия