Синдром разбитого сердца - Елена Михайловна Минкина-Тайчер

– Финогенова, небось, – «ф» на «п» только в иврите переходит.

– Что ты говоришь! То-то я смотрю: у дочки учебник называется «Писика» – еле допер, что «Физика».

Старушка в толстом махровом халате сидела на койке и ругалась матерными словами. Громко и отчетливо. Откуда ей было знать, что русский мат в Израиле понимает каждый подросток? В истории болезни, как он и ожидал, значилось «Финогенова». Да-да, Лидия Финогенова, гражданка Израиля.

– Батюшки светы, Лидия Ивановна, сколько лет, сколько зим! И давно вы у нас израильтянкой заделались?

– Ой, Боренька, неужели ты? Глазам своим не верю, радость какая! А то здешние дураки ничего не соображают, кричи не кричи. А я уж целый год как израильтянка. У меня ведь дедушка по маминой линии был Копелович, старый революционер, так что всё по закону. И племянница за евреем замужем – вот она меня и перетащила. Хорошая страна, теплая, только люди больно шумные. И грязи много, это вам не Москва. Скучаю, Боренька, так скучаю.

– А что ж вы не воротитесь?

– Нет, погожу пока, ковида боюсь! У вас-то прививки надежные, а у нас что попало. То советуют старикам делать, то пугают, что опасно. Вот ты сделал?

Было неприятно и грустно видеть прежнюю партийную начальницу такой жалкой. Раньше он бы нашел, что сказать этой стерве о предателях Родины, а сейчас совершенно расхотелось – лежачего не бьют.

Вдруг пролетела мысль на другую тему:

– Лидия Ивановна, а вы наших-то из третьей терапии, наверное, недавно видели? Кто-то остался из прежнего состава или одни новенькие?

– Видела, конечно, перед самым отъездом. Я ведь в администрации работала, старшей секретаршей. Сервиз вот подарили на прощание. А новеньких не так много, особенно среди врачей. Молодежь нынче предпочитает в частную практику уйти. А то еще в интернете советы дают – ни бессонных ночей, ни лишней ответственности. Так что старая гвардия отдувается за всех.

– Что вы говорите? И Мария Дмитриевна на месте? И Балановский? Помнится, у него еще было много дочек.

– Это вы про какого Балановского? Про Сергея Петровича? Так он умер. Давно, почти сразу после вашего отъезда. В один день упал и умер. Помнится, всей больницей вдове на помощь собирали. И жену с детьми оставил, и мать еще не старую. Говорили, редкая болезнь сердца оказалась, вернее даже не болезнь, а синдром, по-японски как-то называется. Но мне не вспомнить, конечно.

Мне прислали стихи, где героем был питерский мост.

Главным словом, паролем, разгадкой, чужим ожиданьем

Неслучившейся встречи, неловким последним свиданьем,

Запоздалым ответом на вечный ненужный вопрос

О прошедшей любви, и опять, и в стотысячный раз.

Верить в Прачечный мост, как в последний укор, и в разлуке

Предъявлять одиночество горьким упреком, и руки

Не подставить. Найти утешение в сумраке фраз

О реке, рыбаке, позабытом его поплавке,

О пространстве и времени в хрупкой земной оболочке.

Словно зеркало в доме чужом, поселяются строчки

В новой теме и дальше живут, и плывут налегке.

Утомилась душа в ожидании, короток путь,

И незваный поэт сочинил уже песню другую,

На прощанье вздохни, обними меня, мост Поцелуев,

От любви и разлуки легко умереть и уснуть.

У ваших ног

И если я свой жалкий гений

хочу сложить у Ваших ног…

Иосиф Бродский

Мама очень любила тюльпаны, поэтому Андрюшин отец с самого начала марта был занят поисками (надо признать, всегда успешными), и к вечеру седьмого марта у мамы на тумбочке тихо сияли и на глазах раскрывались нежные бутоны, красные и бело-розовые. Желтых отец не признавал.

– Практичный человек… – Дед любил рассуждать о практичности, хотя сам пока не научился пользоваться банковской карточкой. – Практичный человек заранее посадил бы луковицы и не мотался бы по всему городу в поисках готовых цветов. Я еще не уточняю, сколько такие цветы стоят.

При этом сам безропотно отстаивал очередь и утром восьмого с гордостью вручал маме тоненькие сероватые веточки мимозы с еле заметными пушистыми желтыми шариками. И даже целовал руку, словно перед ним не собственная дочь, а как минимум английский лорд.

А в Израиле уже к началу января бурно расцветали анемоны и цикламены, тюльпаны терялись среди этой красоты, мимозы и вовсе оказались большими раскидистыми деревьями, сплошь усыпанными пушистыми ярко-желтыми шариками размером с вишню, поэтому папа перешел на розы. Роскошные королевские цветы. Что ж, мама была красавица и единственная женщина в семье.

– Кто мог подумать, что от меня, заурядного технолога Семена Лазаревича Бернштейна, может родиться такая красота! – хвастался дед, когда родителей не было рядом. – Чистейшей прелести чистейший образец! Вся в мать.

Бабушку Андрей не помнил. На фотографиях в альбоме ласково улыбалась совсем другая женщина, пожилая и седая, а его мама скорее походила на актрису Быстрицкую из старых фильмов, только волосы у мамы были намного длиннее – целая копна темных вьющихся волос. Отец говорил, что просто умер на месте, когда впервые ее увидел, и сразу решил, что эта женщина станет его женой.

– Наглый рязанский мужик! – бормотал дед с явной симпатией.

Они жили вчетвером на улице Петра Лаврова в очень старом и уютном доме, который раньше назывался доходным. Поскольку родители с утра уходили на работу, главным воспитателем и собеседником маленького Андрея оставался дед. В частности, дед давно разболтал, что мама еще до встречи с папой успела выйти замуж за очень положительного и умного еврейского мальчика (при этих словах дед скептически хмыкал), который к тому же учился с ней в одном педагогическом институте. Мама со своим мужем вместе готовили уроки, вместе ездили на занятия, поэтому никогда не опаздывали и сдавали экзамены только на отлично. То есть все было очень хорошо и правильно. И тут появился наглый рязанский мужик Витька Морозов.

Мало того, что Витька на самом деле родился в Рязани, а потом в силу врожденной наглости явился в Питер и с блеском поступил в инженерно-строительный институт, – он еще обладал ярко выраженной «рязанской» внешностью, то есть был настолько белобрысым и курносым, что любой сказочный персонаж, от Ивана-царевича до Ивана-дурака, мог только позавидовать. Было трудно представить его рядом с библейской красавицей, которую так и звали Белла, что на итальянском означает «прекрасная», поэтому мамин положительный муж не опускался до ревности. Правда, знакомства Андрюшиных родителей и начала их романа дед почти не