Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

– Как мне найти пациента, Ларионов, шестьдесят лет…

– К дежурной сестре вон там обратитесь.

Рябая женщина за невысокой стойкой внимательно изучала состав конфеты на блестящей прямоугольной упаковке.

– Пожалуйста, я ищу отца, он должен быть у вас…

Если Ангелину опять к кому-то перенаправят, она просто сойдет с ума. Рябая недовольно прервала изучение конфетной обертки.

– Имя, возраст?

– Григорий Ларионов, шестьдесят лет…

– Седьмая палата.

Рябая махнула в конец коридора.

В поисках нужной палаты Ангелина дважды чуть не сбила неторопливых, точно сомнамбулы, стариков в нелепых байковых халатах. Отцу здесь не место, среди всех этих доходяг…

Дверь была открыта. В холодном флуоресцентном свете Ангелина насчитала четыре узкие койки возле стен, кривых от многолетних слоев краски цвета «детской неожиданности». На трех лежали незнакомые мужчины, одна, заправленная, пустовала. На подоконнике зарешеченного, будто в психбольнице, окна грустно свесило тонкие засыхающие листья невнятное комнатное растение. Сердце колотилось. В центре палаты стояла крохотная женщина в белом халате, из-под которого пестрела длинная юбка. Ее подернутые сединой волосы были собраны на затылке в тугую шишку. Женщина сосредоточенно линовала взглядом какие-то бумажки.

– Доктор! Подскажите, пожалуйста, мне сказали, что здесь должен быть мой отец, Григорий…

Женщина подняла на Ангелину добрые, внимательные глаза, от взгляда которых сразу стало как-то спокойнее. Наконец-то Ангелина нашла нужного человека.

– А-а, Григорий Витальевич, как же, как же, конечно.

Тут женщина задумчиво замолчала, как будто не было очевидно, что Ангелине срочно требуется диагноз, местонахождение и прогноз.

– Я его дочь. Как он? Где он?

– Его прооперировали, состояние стабильно тяжелое. Вам несказанно повезло, сегодня дежурит прекрасный сердечно-сосудистый хирург, Натан Михайлович.

Женщина снова замолчала, отсутствующе глядя на Ангелину. Прооперировали? Инфаркт? Господи, господи… Ангелина прижала руку ко рту, словно пытаясь остановить сбившееся дыхание насовсем. Из этой карлицы каждое слово клешнями вытаскивать? Назойливо зудели лампы под потолком. Поскрипывали кровати, краснолицые грузные соседи приподнимались на локтях, стараясь не упустить ни одной детали разворачивающейся сцены. Ангелине было одновременно противно обсуждать отца при незнакомых людях и совершенно наплевать. Немыслимо сейчас переносить разговор в кабинет или коридор, каждая секунда неопределенности разливалась огромным океаном.

– Он в сознании? Когда я смогу его увидеть? Это инфаркт?

Врачиха хихикнула неожиданно злым детским смешком.

– У вас такой воспитанный отец, мы все пришли от него в восторг! Спросил на первом этаже, как пройти в кардиологию, и сам пешком добрался! Было бы наше отделение на первом, инфаркт был бы не такой обширный!

Ангелина поняла, что глаза у женщины вовсе не добрые. Они пустые, мертвые, как у выброшенной на берег рыбы. Врачиха находила забавным тот факт, что отец, которому было, вероятно, нестерпимо больно, из скромности не попросил помощи в регистратуре. Преодолел десятки ступенек. Для врачихи человеческая жизнь всего лишь строчка в больничных записях. Если сейчас кто-то из мужиков засмеется, Ангелина совершенно точно даст ему в рожу. Сотрудница в стразовых очках на первом этаже даже не поинтересовалась, плохо ли пожилому человеку. Наверняка это было видно по бледному, взмокшему лицу отца. Но ей плевать. Им всем плевать. Надо забрать отца отсюда, может, везти в Москву, к лучшим хирургам…

– Ну конечно, в двадцать градусов тепла разгуливать в зимнем!

Ангелина поняла, что у нее предательски трясутся руки. Врачиха указала на висевшее на стуле старое клеенчатое пальто, которое казалось чужим, незнакомым, хитиновой оболочкой какого-то большого насекомого.

– Он еще все твердил про какие-то доллары, все извинялся перед кем-то, обещал что-то исправить… У него деменция?

На лице врачихи впервые проявилось подобие беспокойства. Ангелина обмерла. Деньги. Куда он дел деньги?

– У него с собой был пакет.

Ангелина еле ворочала внезапно пересохшим языком. Сказанное, казалось, не вышло из ее рта, а донеслось откуда-то издалека. Потом на голову будто надели трехлитровую стеклянную банку. Стены давили, комната сужалась, как в страшном сне.

– Ах да, этот пакет его… Мы в тумбочку положили, еле вырвали у него из рук. Что ж вы отца одного в таком состоянии по улице ходить отпускаете?

Ангелина бросилась к тумбочке у изголовья пустовавшей кровати, упала коленями на вздувшийся пузырями линолеум. Распахнула легкую створку, чуть не слетевшую с петель. Тот же черный пакет, с которым отец ушел несколько часов назад. Ангелина заглянула внутрь и сразу же начала яростно копаться, пытаясь добраться до дна. Вместо денег в руки прыгали пачки аккуратно нарезанных газет. Ангелина рвала резинки и пролистывала вырезки в безумной надежде найти среди газетной бумаги валюту. Наконец поняв, что денег в пакете нет, она привалилась к железному каркасу кровати. Казалось, из комнаты высосали весь кислород. И как они держат тут сердечников, дышать же нечем?

– Вы не переживайте, сейчас если средствá есть, и по десять лет после инфаркта миокарда живут на немецких препаратах!

Маленькую женщину, казалось, совершенно не заинтересовала сцена с пачками резаных газет. Ее, видимо, вообще ничем нельзя было пронять, и, если бы Ангелина принялась танцевать голой посреди палаты, докторша лишь слегка пожала бы плечами. Мужики же с интересом поглядывали со своих коек. У них, вероятно, отсутствовали средствá на немецкие препараты. Врачиха выжидательно молчала.

Резаные газеты. Его обманули. Кинули. Ангелина схватилась за голову. Она не могла принять необратимость произошедшего. Слишком глупый, детский обман, слишком предсказуемый исход рискованного дела. Все будто в кино. Нет, не может, не может быть. Казалось, если сейчас побежать к менялам, выпросить, вымолить, выплакать деньги обратно, ворваться в операционную, сказать: «Пап, смотри, все в порядке, я забрала деньги!» – он тут же встанет, бодрый, веселый, ответит: «Фух, а то я тут что-то распереживался, но это так, просто кольнуло!» И Ангелина пожурит его, как бывало журила за жирный пирожок на проверочной работе или очки в холодильнике: «Я же говорила, не ходи туда один, больше так не делай, понял?»

– Когда я смогу его увидеть?

Врачиха дотронулась до плеча Ангелины, и холод пальцев через ткань рубашки показался прикосновением рыбьего плавника.

– Идите домой. Сегодня его в реанимации подержат. А завтра, думаю, они с Николаичем уже в карты будут резаться, да, Николаич?

Пузатый круглоголовый энергично закивала с койки у окна, скалясь золотыми зубами в добродушной улыбке.

Ангелина поднялась с пола и поставила сумку с вещами отца на кровать. Какая-то из флуоресцентных трубок под потолком то и дело гасла и резко зажигалась опять, будто вспышка на камере Гены. Хотелось еще что-то спросить, сделать, заручиться чьей-то поддержкой. Она не была готова просто уйти, оставив отца в далеких темных коридорах, в невесть каком обесточенном конце больничного лабиринта.

– Я могу откуда-то позвонить?

– На первом этаже есть телефон… Или… Давайте я вас в ординаторскую провожу.

Врачиха-рыба, видимо, делала этим одолжение Ангелине, пыталась проявить человечность.

В ординаторской две молоденькие сестрички оживленно о чем-то сплетничали и уплетали конфеты.

– Я ему говорю: Колька, ну какие танцы, ты лучше в кино меня своди!

Девушки смеялись и дрыгали худыми ногами в туфлях на невысоких каблучках. Их поведение казалось кощунством. Они тут все жрут конфеты, а ведь сердечникам нельзя! Хотелось, чтобы врачи и медсестры ходили с серьезными, печальными лицами, были молчаливы, уважая близость смерти и человеческого горя. Ангелина села в кресло у телефонного аппарата и трясущемся пальцем набрала номер.

– Алло? Слушаю.

На другом конце раздался женский голос. Ангелина ожидала услышать Генкину жену, но, кажется, трубку взяла тетка постарше. Ангелина прочистила горло, стараясь подавить панику.

– Я могу поговорить с Геной?

– А кто спрашивает?

– Это… я… по работе.

В трубке фоном послышалось детское хныканье. Ангелина вдруг вспомнила, что дома ее ждет Марта, вероятно голодная.

– А Генки нет, он полетел в Москву Лариску поддержать.

В Москву? Он даже не предупредил. Немного помолчав, женщина решила похвастаться.

– У Ларисы кастинг! Она будет сниматься у московских режиссеров!

Эта Колбасница? Да кому она там нужна, с ее плоской рожей… И Гена поперся за ней, поддержать ее как примерный