ЧП районного масштаба - Юрий Михайлович Поляков

— Не получилось, — садясь, объяснил Шумилин. — Ладно, давайте выпьем по бокалу, и нам уже пора, тем более мы обещали недолго посидеть.

— Да что вы! — раскраснелась Аня. — Давайте еще поспорим, а?!

— Хватит уж, — буркнул Андрей.

А тем временем у стойки разворачивались драматические события: угрожающей походкой, словно собираясь ударить в ухо, Локтюков подошел к бармену и что-то сказал, кивнув в сторону первого секретаря. Лицо укротителя коктейлей окаменело, на нем отражалась борьба самолюбия и расчета, но поскольку у схватившихся сторон оказались разные весовые категории, бармен после колебаний полез под стойку, долго там копался, потом его побагровевшее лицо снова появилось на поверхности. Он аккуратно вытер полотенцем блестящий сосуд, приблизился к столику, с уважительным укором глянул на начальство:

— Вазы, честное слово, нет. Может, это подойдет?

И поставил на середину стола сияющий никелированный кубок городской спартакиады, три дня назад похищенный неизвестными хулиганами.

— Откуда это у вас? — ошеломленно спросил Николай Петрович.

Барменское самолюбие сделало последнюю попытку вырваться из захвата, но было окончательно прижато к ковру.

— Какой-то парень вместо денег впарил: не поднимать же шум из-за полтинника!

— Локтюков! — закричал Шумилин на весь зал.

Посчитав, что первого секретаря бьют, глава оперотряда, расшвыривая стулья, выскочил из вестибюля и замер, увидев знакомый серебряный сосуд, в который ничего не подозревавшая Аня уже поставила понурившиеся гвоздики.

14

Благосклонно глядя на себя в зеркало и пританцовывая, Шумилин ездил по щекам трескучей электрической бритвой. Выпадают редкие дни, когда чувствуешь себя победителем жизни, сегодня у него был именно такой день: он даже проснулся с ощущением легкости, чего с ним давно уже не случалось.

Весь вчерашний день здорово напоминал счастливую концовку плохого детектива: примчавшийся по звонку инспектор Мансуров опросил бармена и нескольких ребят, постоянно пасшихся, чуть не ночевавших в дискотеке, заверил райкомовцев, что остальное — вопрос техники, и обещал позвонить утром. Прощаясь, он пожимал руку первого секретаря с каким-то особенным уважением.

Шумилин пошел провожать Таню домой. Несколько раз им встречались дружинники; некоторые оперотрядники узнавали первого секретаря и поглядывали на него с тем выражением, какое бывает у детей, вдруг выяснивших во время турпохода, что учительница тоже очень любит сладкое и до смерти боится лягушек.

Потом они сидели на широкой и низкой скамье, передвинутой кем-то с автобусной остановки в глубь заросшего, почти поленовского дворика. Шумилин вновь и вновь рассказывал Тане о происшествии в райкоме, не переставая изумляться, что кубок отыскал именно он.

— А если бы эта Аня не вспомнила про цветы? Представляете? Дарите девушкам цветы!

— Представляю, — отозвалась Таня и добавила: — А ребята мне чем-то понравились, хотя я с ними и не согласна. Но ведь Андрея вы только переспорили, а не переубедили. Правда, половина его слов — всего лишь мальчишеское высокомерие; вспомните себя в его возрасте.

— Я помню. Но есть разница: когда мне в восемнадцать лет что-нибудь не нравилось, я — наивно, конечно, — но рвался переделывать, а не хныкал, почему мне не сделали того и не приготовили этого!

— А может, в чем-то они правы? Может быть, их тоже нужно выслушать и понять? Знаете, я скажу банальность, но у врачей есть клятва Гиппократа — это потому, что от них зависят жизни. Но не только ведь от медицины люди зависят…

— Вот так, да? Срочно введем клятву комсомольского работника! А первой заповедью тоже будет: «Не вреди!» — Шумилин шуткой попытался вернуться в прежнее русло, и замолчал, а продолжил совершенно серьезно, словно совсем другой разговор: — Вот вы говорите, мы делаем что-то не так, но разве у вас — если так уж нравятся медицинские параллели — достаточно заглянуть в справочник лекарств, и все будут здоровы? Эти Андрей и Аня — ребята неплохие, но они, возможно, потрудней даже тех, кто в райком забрался…

— А что будет тем, когда их найдут?

— Плохо будет. Статьи я не помню — надо у Мансурова спросить.

— А от вас это будет зависеть?

— Все, что зависело от меня, я сделал.

— Всё? Я думала, вы добрее.

— Что ж поделаешь…

— Наверное, ничего. Я замечала, когда врачи становятся большими руководителями, обычно это отражается на их пациентах. За все приходится платить. Я слышала, вас в горком приглашают?

— Приглашают в гости. Работу в горкоме мне пока никто не предлагал. А за свою карьеру — вас не смущает такое слово? — я расплачиваюсь собой… Понимаете, собой, а не другими. Вот так!

Шумилин встал, закурил, и они молча пошли домой. У самых дверей Таня остановилась, внимательно и удивленно посмотрела ему в глаза, а потом, улыбнувшись, протянула руку.

Они договорились созвониться и увидеться.

…Шумилин добрился, струей одеколона, как из маленького огнетушителя, немного остудил жар воспоминаний, затем долго одевался перед зеркалом и натер себе шею, подбирая галстук, а когда выглянул в окно, обнаружил, что водитель подал машину с редкой пунктуальностью. Прыгая через ступеньку и легкомысленно размахивая кейсом, первый секретарь выпорхнул на улицу и, ослепленный солнцем, остановился, дожидаясь, пока рассеются синие пятна перед глазами.

— Какого человека катаю! — уважительно покачал головой Ашот, открывая перед начальством дверь «Волги», не пожарной, как обычно, а блистательно-черной, с розовыми занавесочками.

— А где наша машина? — полюбопытствовал Шумилин, усаживаясь.

— Коробка полетела. Начальник колонны плакал, когда этого орла давал… Слушай, а как ты его нашел?

— Кого?

— Ладно, не притворяйся! Бокал этот…

— А-а, кубок! В общем, случайно…

— Э-з, не надо своим ребятам-то вкручивать!

— Понимаешь, Ашот, — задумчиво начал первый секретарь, — у умного человека, кроме переднего стекла, еще зеркало заднего вида должно быть…

Они так громко захохотали, что гаишник, стерегущий перекресток, долго всматривался в номер их «Волги».

Приехав в райком, Шумилин назначил планерку на одиннадцать часов, передал черный футляр с печатью Комиссаровой и помчался на стройку.

Проспект, переходящий в шоссе, пролетели мгновенно, потом тряслись по бетонке и наконец влипли в месиво, каковое всегда окружает место, где человек вознамерился возвести себе жилье, Ашот затормозил у плаката с надписью «Ударная комсомольская стройка Краснопролетарского района», открыл дверцу, посмотрел на землю и выходить не стал.

Шумилин вылез и по обломкам стройматериалов, как по кочкам, запрыгал к вагончикам, возле которых расселись на бревнах строители. Они курили, грелись на доходящем осеннем солнышке и давали советы таскавшим мусор стройотрядовцам:

— Да ты резче, резче носилки отпускай, а то руку вывихнешь!

Увидев в окно подкатившую «волгу», бригадир вышел из вагончика:

— Николай Петрович! Из отпуска — и прямо к нам! А мы уже штукатурим!..

— А почему только наши бойцы работают?

— У нас, как у Райкина: раствор — йок, сижу курю. А у бойцов — энтузиазм молодых!

— Вот