Сто провальных идей нашего лета - Екатерина Геннадьевна Боярских

Ливень грянул ещё по дороге. Маршрутка, как Моби Дик, всем телом врезалась в стену воды, а я смотрела на жизнь довольно мрачно. Под дождём крест не покрасишь. Но куда мы денемся из Моби Дика?

В посёлке дождя ещё не было. Над кладбищем клубилась такая туча, что, уже сравнив маршрутку с китом, я вынуждена вытащить из запасников образ Ктулху. Здоровенное Ктулху всех оттенков чёрного спускалось с гор и ложилось на тот пятачок земли, который должен был стать точкой приложения наших сил, а теперь на глазах становился полем нашего фиаско. Громыхнуло.

— Побежали! — крикнула я. — Она всего десять минут сохнет, может, ещё успеем!

И мы понеслись по кладбищу.

Первые капли застали меня в прыжке.

— Всё, сейчас грянет! Прячься в кусты! — и я, подавая пример, на всём ходу влетела в черёмуху.

Сразу выяснилось, что кладбище было куда более гостеприимным, чем я думала. Я бы сказала, оно было преждевременно гостеприимным — под черёмухой таилась свежевырытая яма. Туда я и поместилась с размаху. Первые капли сменились затишьем — дождь хлестнул и прекратился. Видимо, когда я влетела в яму, природа-мать немного охренела.

— Побежали! — снова заорала я, откапываясь. — Может, ещё успеем!

И мы понеслись по кладбищу, на ходу доставая баллончик с краской, отвёртку и табличку.

Громыхнуло. На кладбище стало ещё темней, и тут сами собой зажглись фонари. Света от них не было, но они то зажигались, то гасли. Окружающая среда нагнетала.

— Кстати, у меня аутфит вандала, — сказала подросток, ловко работая баллончиком.

«У неё что?..» — пронеслось у меня в голове. «Прикид. Прикид вандала», — вовремя подсказал встроенный поколенческий словарь, и я свежим взглядом окинула происходящее. Подросток, вся в чёрном, в толстовке с капюшоном, суетилась вокруг креста с баллончиком. На пустом кладбище. В темноте. Что ж. Мы снова состоялись.

Ветер подхватил струю краски и перенаправил её на подростка. На красно-фиолетовой головушке появилась седая прядь. Громыхнуло — и, наконец, хлынуло. Ктулху пробудился.

Некоторые идеи мне почти недоступны. К примеру, много лет я не могла понять, что такое смирение. И до сих пор не могу. Но кладбище под дождём — это и есть смирение. Такое очевидное, что можно не понимать, а просто присутствовать. Черёмуха шумит, молчат деревянные кресты и ушедшие в землю надгробия прошлого и позапрошлого века. И всё оно здесь и не здесь, не смотрит прямо, но как бы чуть подглядывает через прикрытые веки, так много знает, ничего не имеет против чего бы то ни было. Смирение — абсолютное согласие, данное абсолютно добровольно.

— Все люди как люди, — констатирующим тоном сказала Марта. По её лицу стекала вода, от толстовки поднимался пар. — А мы красим крест.

В это время у меня в зубах была отвёртка, поэтому мне удалось выйти на новый уровень саморефлексии.

— А мы квасим квест, — промычала я сквозь отвёртку.

Квест и дождь кончились одновременно. Мы вышли с кладбища незамеченными, мокрыми до нитки и пошли сушиться и есть слойки с брусникой. Условно покрашенный крест, увитый розовыми розами, провожал нас новой табличкой и обещанием продержаться.

— Ну вот, квест поквашен, — констатировала подросток. — Теперь в моей обуви отражается небо. Если посмотреть под нужным углом.

— «Наши мёртвые нас не оставят в беде, наши павшие как на часах часовые. Но отражается небо во мне и в тебе, и во имя имён пусть живых не оставят живые», — вспомнила и мгновенно среагировала я. Сложно было не среагировать.

Под кровом тёти Дуси

Не каждый день... не каждый месяц... не каждый год подросток покидает родные пенаты! Как только я станцевала на столе танец человека, который временно никому ничего не должен, я ощутила нечто странное, что поначалу ошибочно интерпретировала как зов Восточных Саян. Уже потом, когда я с изменившимся лицом покидала пик задолго до вершины, выяснилось — это был не он. Но разбираться в момент зачина, как обычно, было некогда. Я побросала в рюкзак что попало и немедленно выехала в буй. Выехать в буй вообще кажется мне наиболее естественным ответом на любой вызов — тем более на зов — тем более на зов буя.

Я пожизненный участник арт-проекта для особо одарённых путешественников «Забудь две вещи». Конечно, есть бесхитростные, беспроигрышные варианты — забыть документы и деньги, оставить дома билеты и фотоаппарат. Но это олдскул и общее место. Хочется соединить традиции и индивидуальность. Можно забыть нож и туалетную бумагу — это достойно, но банально. Я искала более тонкое, интеллигентное и смелое решение, поэтому забыла расчёску и карту памяти. Тяжёлый фотоаппарат я, естественно, взяла. Какой дзен — оказаться среди бесконечной красоты обременённой здоровенным фотоаппаратом, но быть не в состоянии сделать ни одного снимка!

Природа оценила оригинальность моего решения. «Не сможешь фотографировать горы? Расслабься, ты их даже не увидишь!» — сказала она и немедленно наслала катаклизм с элементом всемирного потопа. Ветер выл, гром грохотал, синим пламенем пылали стаи туч над бездной буя. За три минуты ходьбы по посёлку я промокла до основанья. Ветер норовил влепить меня лицом в забор. С таким ветром я встречалась лишь однажды — когда летала в городе Братске. Это была чудесная командировка — достаточно сказать, что выехать в неё пришлось первого января, потом я оказалась на девятом этаже совершенно пустого общежития, где сидела на широком подоконнике, а внизу выли собаки. Братск был гостеприимен. Ранним утром я зашла в длинную узкую арку, и туда же дунул штормовой ветер, прямо в спину. Он приподнял меня над землёй, и пару шагов я проскользила над асфальтом, как во сне... Тут же ветер бил в бок и явно добивался, чтоб я встретилась с забором. На улицах посёлка не было никого, и только граффити «Телепузик!» и выцветший рекламный плакат «Наслаждайся!», складываясь в связный текст, служили эпиграфом к происходящему. Тут я зашла в магазинчик, чтобы хотя бы обтечь, и продавщица немедленно налила мне горячего чаю — будь благословенна Бурятия!

Целую жизнь спустя я сидела под кровом тёти Дуси, мастерицы устного слова, и отправляла Дашке смску. Под впечатлением от дождя волосы превратились в Пизанскую башню. Неконтролируемо вьющуюся под экстравагантным углом, неуправляемую, неумолимо кренящуюся башню на всю голову. Забытая расчёска обещала аукнуться. Стемнело. Дождь стихал. С улицы неслись убаюкивающие звуки драки.

Чего только со мной не было потом: