Сто провальных идей нашего лета - Екатерина Геннадьевна Боярских

будучи загнана в угол, выслушала исповедь о педагогическом крахе; видела организованную группу из семерых собак, по очереди проходивших турникет с удивительной разумностью и взаимоуважением; ела лесную землянику; считала бурундуков, гигантских хищных как бы орлов и белку — чёрную, с белым брюхом; получила комплимент «ты красивые», — с ударением на «е»; видела грустный сон (в прекрасном городе, куда я приплыла по ледяной реке с помойки, столкнув в талую воду старый дом — так и поплыла, ухватившись ему за стену — в этом городе было так хорошо, что я потеряла деньги и документы, всю ночь ходила по улицам в поисках, и сострадательные тараканы, почуяв моё горе, вышли из подворотен и шли за мной на почтительном расстоянии, выражая соболезнования тихим ласковым шёпотом... вот это болезненное сочетание помойки в анамнезе, удивительной красоты города и утраченного права на жизнь я и так тяжело переживала, но сострадание милосердных тараканов было совсем уже невыносимо), как ёжик в дожде и тумане шла по реке неведомо куда неведомо откуда и не собиралась возвращаться; впридачу к «Телепузик! Наслаждайся!» встретила граффити «ВЕЗДЕ» и объявление «Кто нашёл зубной протез?»; пила успокоительный чай в странном месте, сравнимом только с общепитом в монгольском посёлке Их Уул (непереводимо, невоспроизводимо, ностальгически); видела младенца по имени Дорушка; наблюдала, как после слияния бегут в одних берегах два разных потока — один бурый и сумасшедший, другой спокойный, прозрачный до дна... Но точку кульминации передвинуть так и не смогла. Она осталась там, где ветер колотит со всех сторон, а я в темноте и парадоксальной радости набиваю Дашке смску: «Сижу в трусах под кровом тёти Дуси».

Потому что нельзя

— Страданьями душа совершенствуется! — вещала я, вращая ручку старинной мясорубки. — Красота спасёт мир! — вращала я, вещая. Из мясорубки сползал плохо порубленный подорожник. Я творила жмых.

Когда подросток уехала в Японию, пару дней мне было одиноко. От избытка досуга я стала нервной, но тут тяга к красоте, соединившись с отсутствием денег, преобразила мою жизнь в корне. В неё вошёл жмых.

Видимо, многолетняя любовь к одному профессору зельеварения наконец распространилась на его предмет. Жмых стал моим секретным ингредиентом. Я молола, месила, отжимала, перемешивала, замораживала и разбавляла, а потом накладывала полученный состав на лицо и другие части тела. Части реагировали положительно, хотя сейчас я догадываюсь, что, возможно, меня делал красивой избыточный досуг. Но мне, конечно, верилось, что всё дело в нём — моей отраде, моей совершенно бесплатной, идеально натуральной, нереально зелёной прелести.

— Ты само совершенство, ты само совершенство! — мычала я, раскручивая недееспособную мясорубку. Это была песня нежности. Жмых её заслужил.

Идиллию завершила феерия и сопутствующая ей эйфория. Первый подросток приехал из Японии, второй — из города, Дашка прилетела из Питера, Сашка нагрянула из Иркутска. Единение было бурным.

— Хорошего должно быть много, кукушки, — сразу пообещала я, — и это будет жмых. Красота, девочки, спасёт мир. И это будет наша красота. Сейчас вы ляжете на диван, как лист перед травой, и я наложу на ваши усталые лица вот эту субстанцию. Не благодарите.

Благодарить никто не стал. Подростки так быстро покинули помещение, что я сначала даже не поняла, что произошло. Вот я щедро дарую жмых — а вот они уже исчезли. Наверное, досадная случайность, — решила я. То есть решила бы, если бы не выражение «только не бросай меня в терновый жмых», буквально за пару дней вошедшее в пословицу, в поговорку, в анналы и, наконец, в привычку у всех окружающих меня людей.

Что ж. Надо было признать реальность. Целевая аудитория не была готова к своему счастью. Жмых явно нуждался в пиаре.

— Что нас не убивает, то нас делает сильней! Всё, что нас не убивает, то нас делает сильней! — пела я, вращая ручку мясорубки и готовясь проповедовать жмых.

— Спробуй заячий помёт? — глумливо переспрашивали подростки. — Он ядрёный? Он проймёт?

— Давно ли цвёл зелёный жмых, ых, шелестел листвой? — намекала я на свежесть продукта с небольшой помощью Бёрнса. — Любовь моя, жмых зелёный! Зелёного жмыха всплески! — взывала я к чувствам целевой аудитории с небольшой помощью Лорки.

— Весь покрытый зеленью, абсолютно весь, остров невезения в океане есть... — напевали подростки, скрываясь за горизонтом. Они хотели красоты, но отвергали единственно доступный путь к ней. Барьер был непреодолим.

Тут я увидела молодую мать. Младенец висел на ней со всех сторон сразу, утрамбовывая любимый фрагмент реальности с типичным младенческим энтузиазмом.

— Вот молодая мать! — стратегически подумала я. — Она ослабела. Сейчас она оценит жмых.

— Сашка... — сказала я вкрадчиво. — Я смотрю, ты молодая мать...

— Да! Молодая! — с вызовом ответила Сашка, затем, немного подумав, добавила: «Мать...», а потом, помолчав, подытожила: «Перемать».

— Мне отчего-то кажется, что ты не отказалась бы сходить в салон красоты, — ещё более вкрадчиво сказала я и занесла над ней жмых. Она вздрогнула и попыталась отвести мою руку, но брешь в обороне уже была пробита.

— Добро пожаловать в наш салон! — бодро затараторила я. — Обслуживание высочайшего уровня, косметика класса люкс, полный релакс. Вы зарыдаете от нашей клиентоориентированности, а ваш младенец уползёт во двор и сядет там в таз под присмотром двух квалифицированных нянь (от вас, подростки, не убудет).

Когда Сашка услышала, что младенцу обеспечат таз, она на миг расслабилась, но тут же насторожилась обратно:

— А как называется ваш салон красоты? Раньше о нём не слышала.

Вот тут в моей памяти, обычно безупречно точной в деталях, зияет пробел. Я ничем не могу объяснить тот факт, что приветливо ответила ей:

— Вы не могли о нас не слышать. Салон красоты «Гоблинская задница»: у нас работают профессионалы!

И Сашка сдалась. Поняла своё счастье. А может, дополнительно ослабела.

Я возложила на поверхность Сашки косметику класса жмых. Всё предшествующее было лишь затянувшимся предисловием к этой минуте.

Пятнадцать минут спустя передо мной был совершенно другой человек. Широкими расслабленными движениями хорошо отдохнувшей красивой женщины она пыталась отодрать с лица, сияющего блаженной улыбкой, намертво приставший жмых. «Потому что нельзя... Потому что нельзя... Потому что нельзя быть на свете красивой такой!» — констатировала я на заднем плане, покачиваясь из стороны в сторону.

— Ты будешь мстить? — спросила я Сашку, когда жмых был оттёрт. Я не боялась правды, я хотела использовать её в своих