Сто провальных идей нашего лета - Екатерина Геннадьевна Боярских

Но мы купались. Точней, заплывали на матрасе в пространство коллективного бессознательного, которое делает всё, что в него попадает, сверхрезким, странным и концентрированно настоящим. И я лазила по горкам и камням и фотографировала жёлтые лилии и сиреневые ромашки. И всё вокруг цвело, летало, жужжало, смеялось и светило. Мне снова удалось одним глазком заглянуть в рай. Холодный ветер и лилии во всю гору, до самой макушки, докуда хватает зрения. Восходящие в синь поля жёлтых лилий.

Затем пришёл миг пешего похода.

Я красиво взмахнула спальником, на котором мы все валялись под кустом... и тут выяснилось, что он очень органичен. Более органичен, чем раньше. Внешняя сторона спальника оказалась покрыта органическим веществом. Ответственность за акт организма, то есть за акт вандализма, взяла на себя мать-природа. Хотя, когда я покрывала её спальником, она прикидывалась, что всё в порядке. Споры, выкинуть или постирать, длились так долго, что даже «быть иль не быть» померкло на их фоне. Но пришёл миг пешего похода.

Мы сразу реально оценили свои возможности. Переходящий младенец Луша сидел то на одних, то на других плечах и молотил поильником, собака шла на поводке, непромокаемая торба украшала кавалькаду.

Чайки свистели у нас над головой. Гром гремел, но дождь не шёл. Я стала догадываться, в чём дело. Это была магия непромокаемой торбы! Всё равно что отправиться гулять в резиновых сапогах и с зонтами — нет, в торбу поместился не только загаженный спальник! Там была и наша гарантия хорошей погоды. Ни одна капля не может на нас упасть, пока мы идём по дороге жизни с торбой для дайвинга, Луша вращает поильником и громко взывает к лошади (две лошадушки и жеребёнок паслись на берегу), Хьюша троекратно обмотал поводок вокруг ног Сашки, Марта её выпутывает, объясняя мне на конкретном примере значение слова «комбо» — а в этот момент прямо на нас невесть откуда выворачивает и вовсю сигналит джип.

Дома я стала разгружать рюкзаки. Нет, спальник уже ничем не удивил. Но потом я достала полотенце и заметила, что оно в тесте. Ничто в нашей поездке не могло навести меня на мысль о тесте, поэтому была удивлена. Потом оказалось, что если размолоть в труху хлебцы, а потом сбрызнуть произошедшее водой Байкала, то тесто самозародится, но пока у меня не было разумных объяснений происходящему — и я была опечалена.

И вот тут снова великую роль сыграла Сашка, концептуализировав происходящее.

— Спальник — в навозе. Полотенце — в тесте, — констатировала я. — Младенец замучен, подросток глумится, страшно хочется жрать.

— Сёстры Брандспойт снова зажгли на танцполе! — выкрикнула Сашка. Я подумала, что сейчас она снова скажет «помятая бацилла», и мне придётся принять это на свой счёт. Но нет.

— Маши спальником! — донёсся до меня её голос с веранды. В нём были жёлтые лилии и сиреневые ромашки, белизна собаки, серебро небес, солнечная зелень листьев, ржавчина старых мостов, туман далёких гор... В нём была такая концентрация удолбанности и счастья, что я чуть не заплакала.

— Маши спальником! Я буду махать полотенцем! И Луша на подтанцовке: «Хочу туда! Хочу туда! Хочу туда! Хочу туда! Хочу туда! Хочу туда!» — она вообще не устаёт.

Хмурым утром следующего дня мы стояли на платформе и ждали электричку в город. Шёл дождь.

— Как мы так подгадали? Выбрали единственно возможный день, чтобы совершить небольшой, посильный пеший поход с ребёнком и собакой, — удивлялась я.

— В жизни, — решительно уточнила Сашка. — Единственный — в жизни.

— Как и всё остальное, — мысленно договорила я. — Единственный, как всё.

Оратория

Розовый букет стоит в чайнике — белом, с золотой каймой. Поле люпинов мокнет под дождём. Маки отцвели, зато на кусте пионов я насчитала тридцать семь цветов и бутонов. Чтение исторических сочинений завело нас довольно далеко: Марта отождествила Ивана Каляева с Саске из «Наруто», при словах «дядя царя» изображает facewell (when facepalm is not enough), а шутки о боевой организации эсеров, каждая из которых заканчивается словами «вы приняты, наш косорукий друг», даже не рискну пересказывать. Заодно мы поговорили о Грине (я этим летом как секретарша из анекдота, которой «всё напоминает любовь» — мне всё напоминает Грина), об этимологии английских слов и моём проекте «Ща», который для увеличения субъективного количества счастья предусматривает ряд лайфхаков — носить в сумке обезболивающее, не проходить мимо цветов, не понюхав их, скинуть на телефон те песни, любви к которым я стыжусь, и слушать их в наушниках, чтоб никто и не подумал...

Моё «Ща» — проект о субъективном счастье, причём проект субъективно старческий: он ориентируется на прошлое. Я вижу два пути — есть счастье стариков и счастье юных. Пройти уже известным путём в надежде, что однажды испытанное счастье вернётся, или ломануться в незнаемое, чтобы добыть неведомое. За грибами тоже можно ходить этими двумя способами, и я в последние годы всё больше практикую первый. Есть столько известных грибных мест, что можно весь сезон обходить их дозором и убеждать себя, что пойти в незнакомые места — это, скорей всего, сходить впустую. Таков во многом и мой проект; его сердцевина — попытки вспомнить уже испытанное счастье и испытать его повторно. Дважды войти в ту же реку, вторично разработать заброшенное месторождение, зачерпнуть сгущёнку из опустевшей банки. К счастью, жизнь щедра, причём щедрость её непредсказуема, так что, пока традиционное, давно знакомое, наизусть выученное спокойное счастье интеллигентно стучится в двери моего восприятия, другое — буйное и внезапное — уже выносит их с ноги. Оранжевые жилеты рыбаков отражаются в бутылочной, тёмно-стеклянной воде Ангары, за обычными девятиэтажками вырастает облачная стоэтажка, в сколах штукатурки проглядывает слон, на хоботе у которого сидит птица, в четыре утра мы встречаем в аэропорту Дашку, а потом идём домой пешком...

Вот мы порождаем концепцию экстравагантных путешественников:

— Как называются люди, которые не смогли съесть свой завтрак, но зачем-то везут его с собой горячим? Долбаунды?

— Экстравагантные путешественники. У экстравагантных путешественников всё под контролем. А у долбаундов всё через задницу. Синонимия — наше всё.

Вот мы играем в «голубую корову», и Агата изображает сову на чердачной лестнице, а потом Саша приходит ей на помощь, чтобы изобразить колдунью, и коллектив сползает под стол от мастерства пантомимы, но всё равно не может угадать, что это