Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Да, да! – закивал он опять своею исхудалою головой с прыгавшею по его воротничкам отвислою кожей щек; – ты всегда была умна, Олечка!

– У вас есть список вашим вещам? – спросила она.

– Есть, умница моя, есть! Аккуратнейшим образом все до малости записано.

– И деньги? – проговорила она небрежно. – Много у вас денег здесь?

На лице его заиграла нежданно самодовольная улыбка:

– Есть малая толика, Олечка, есть!

– Она знает, где они? – медленно протянула та.

Елпидифор Павлович подал утвердительный знак глазами.

– Тут они у меня! – со внезапною живостью сказал он и кивнул на стоявший у стены против него старинный шкап голландской работы.

– Ключ у вас?

– На мне. Сыми цепочку!

Он отделил голову от подушки.

– Вы хотите сейчас?..

– Сейчас, сейчас! – залепетал он торопливо. – Для вас же берег… Берите сейчас, чтоб и духу их здесь не было!..

Ранцов открыл изумленно глаза, воззрился на него, на жену:

– Как же это так брать, батюшка? Что нам с ними делать? – недоумело произнес он.

– Разве их нельзя отвезти в банк на сохранение? – ответив на его взгляд холодною усмешкой, спросила Ольга Елпидифоровна.

– Можно, конечно… На ваше имя, батюшка, не иначе – твердо примолвил Никанор Ильич.

– Безполезные слова все говорите! – фыркнула ему на это жена.

– Бери ключ, Оля, отворяй! – нетерпеливо говорил между тем Елпидифор Павлович с капризною настойчивостью больного. «Увезут деньги, ему не расчет будет таскаться сюда, с нею по-прежнему у нас пойдет», – стояла у него в голове единственная мысль.

Ольга Елпидифоровна сняла у него с шеи стальной, тонкой старинной работы, довольно больших размеров, висевший на серебряной цепочке ключ, подошла к шкапу, повернула замок; он щелкнул со звоном, разлетевшимся по всем комнатам… Она даже вздрогнула слегка от неожиданности.

Шкап открылся на обе половинки.

– Помоги ей! – сказал Ранцову Акулин. – Средний ящик надо вон вынуть.

Когда это было исполнено, он приказал зятю отыскать в гирлянде резных укращений, бежавшей кругом ящиков, какую-то пуговицу и подавить ее.

Ранцов нажал пальцем: другой ящик, совершенно подобный вынутому, выскользнул на его место из темного зада шкапа. Он заключал в себе десятка три бумажных пакетов, исписанных цифрами и уложенных самым тщательным образом.

– Вынь и его, неси сюда! – закомандовал опять Елпидифор Павлович. – И давайте сюда какой-нибудь стол поближе, да карандаш вон там возьми, Оля, и бумаги: станешь записыват, а муж считать будет.

Они принесли стол. Ранцов поставил на него ящик; она присела к нему с бумагой и карандашом, молча глядя на отца, на эти многочисленные бумажные обложки, в которых очевидно уложены были деньги… много денег… Удивление сковывало ей уста.

А в ответ этому сказывающемуся в чертах ее ощущению лицо недужного освещалось заметным выражением какого-то лукавого удовольствия. Он видимо радовался изумлению дочери, забывая теперь ослабевшею головой все, что предшествовало этому лишь за несколько минут назад.

– Ну, давайте, давайте! – говорил он веселым тоном. – Считай, брат, Никанор, считай, а ты записывай, дочка!

Ранцов вынул один из пакетов и вытащил из него билет Опекунского совета.

– Три тысячи пятьсот рублей, – прочел он, – на имя неизвестного.

– Пиши, Оля, пиши! – приказывал Елпидифор Павлович. – А ты погляди, проценты получены ли? – на обложке помечено.

– По пятнадцатое ноября прошлого года, – прочел опять Ранцов.

– Так! Ну дальше, другой бери!

– Билет Опекунского совета в пять тысяч четыреста рублей… на имя неизвестного.

– У меня только такие билеты и есть, да серий тысяч на пять надо быть…

– Проценты получены по восьмое августа.

– За полгода, значит, дополучить надо… Читай дальше, читай!

Ольга Елпидифоровна записывала. Муж ее внятно и невозмутимо произносил одну за другою крупные цифры, значившиеся на билетах. Акулин все шире и шире улыбался: он видимо наслаждался всласть «приятным сюрпризом», который доставлял дочери. Она бессознательно отворачивала от него глаза; глухое чувство стыда за него и за себя, за жадную радость, разыгравшуюся помимо воли ее в ней по мере нарастания тысяч под ее карандашом, скребло где-то в глубине ее существа…

– Все! – сказал Ранцов, дочтя сумму последнего билета.

– Сложи, Оля, – промолвил Елпидифор Павлович.

Она подвела итог:

– Сто шестьдесят семь тысяч шестьсот рублей… Откуда это у вас столько денег, папа? – вырвалось у ней неудержимо.

Он засмеялся вдруг своим давнишним, грузным, давно ей знакомым смехом:

– A все трынка, Оля, все в трынку набил!

– Что это такое? – спросила она в недоумении.

– A игра такая дурацкая есть; купцы научили – я их и наказал вот!..

– И так много выиграть могли?..

– A я фортель с ними уж такой изобрел, – продолжал он смеяться, – что ни сядут со мной играть бородачи, я их взлуплю!

В этом смехе, в этом залихватстве слов откликнулся снова на миг балагур-любимец старого графа[7], ухарь-исправник прежних дней… Увы, только на миг!..

– Шш… – проговорила вдруг Ольга Елпидифоровна.

Из глубины покоя доносился слабый визг крючка в петле двери, замкнутой Ранцовым: чье-то, очевидно, тело напирало на эту дверь с другой ее стороны.

– Нас подслушивают! – громко и резко выговорила она.

Визг сразу замолкнул.

Выражение лица больного мгновенно изменилось; щеки затряслись, глаза забегали, словно у пойманного зверя.

– Забирай скорее все, Никанорушка, вези в банк, – торопливо зашептал он, указывая глазами на пакеты с деньгами.

– Во что бы нибудь сложить в одно, – озабоченно молвил Ранцов, оглядываясь.

– A тут в шкапу, второй справа ящик, портфель есть; вали туда, и с Богом!..

Никанор Ильич вынул портфель, сложил туда пакеты.

– Расписку вам дать… – начал было он.

Тесть поспешно замахал ему здоровою рукой.

– Что это ты! От себя вези, на свое имя клади, на свое!

– Да для чего же, батюшка! – возражал тот с видимым неудовольствием.

– Вернее так, вернее, Никанорушка, – дрожащим и опустившимся голосом проговорил Акулин, – самого себя боюсь, пойми ты… Отдам ведь…

Он не договорил, закинул голову в подушку и закрыл глаза. Возбужденные временно приездом дочери, объяснением с нею силы отказывались, очевидно, служить ему долее; натянутые не в меру нервы распускались, как струны ветхого, не держащего более строя инструмента.

– Отправляйтесь скорее и делайте, как вам сказано! – быстро вымолвила мужу Ольга Елпидифоровна, повелительно указывая ему взглядом на дверь в следующие комнаты.

Он вздохнул, запер портфель, закинул под мышку и вышел.

– Что, папа, устали? – обратилась она к больному.

– Устал… заговорился, – с усилием отвечал он, – ko… ko сну… клонит…

– Хотите на постель лечь?

– Н-нет… не люблю… Я так… скажи Анфи…

– Что? – спросила Ранцова, наклоняясь к нему.

Но он уже спал.

Она постояла над ним, притронулась рукою к его голове. Он не открывал глаз; ровным дыханием вздымалась и опускалась грудь