Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Не спрашивала! – отвечала она тем же тоном.

На лице больного заиграла словно какая-то злорадная улыбка; он обернул голову к говорившему:

– Это самый и есть наследник твоего… Ивана Акимовича покойного? – спросил он.

Тот не отвечал и поднялся с места:

– Я уже с вами прощусь, почтеннейший, в сенат пора! – сказал он, подходя к Елпидифору Павловичу и осторожно прикасаясь пальцами к его здоровой руке. – Позволите зайти понаведаться на днях?

– Приходи! – с видимою неохотой проговорил больной.

Женщина, стоявшая у стола, сдвинула еле заметно брови и тотчас же опустила глаза.

Гость отыскал свою фуражку, поклонился хозяину, дочери его и зятю и, проходя мимо стола, проговорил скороговоркой:

– Анфисе Дмитриевне мое всепочтение!

Она отвечала степенным поясным поклоном ему вслед.

– Кто это? – быстро спросила отца Ольга Елпидифоровна, как только исчез он в соседней комнате.

– Так один… делами занимается… Троженков по фамилии, – отвечал сквозь зубы Елпидифор Павлович.

Он видимо затруднялся говорить, как бы хотелось. Ольга Елпидифоровна тотчас же это заметила и сообразила: она обернулась к синеглазой женщине, имя которой только что узнал читатель.

– Вы, должно быть, устали, милая, стоять; можете себе идти, – если что нужно будет батюшке, я тут.

– Ничег-с, постоим, – возразила со смиренною усмешкой та.

– Ступайте, ступайте! – довольно уже резко сказала на это петербургская барыня. – Мне нужно поговорить с папа, вас позовут в случае нужды.

Анфиса Дмитриевна медленно двинулась с места, медленно прошла за спиной Ранцовой и, направившись вглубь спальни, исчезла за невидимою с первого взгляда небольшою дверью, оклеенною одними обоями с комнатой.

Больной с заметной тревогой следил за ней глазами. Но она прошла, и взгляда на него не кинув.

Он обернулся к дочери и заговорил слабым, жалобным голосом:

– За что это ты, Оля, за что?..

– Что такое? – спросила она, сжимая брови.

– Обидела… женщину…

Ранцова уставилась на него пристально:

– Да что она у вас такое, слуга, или…

– Э… экономка у меня… она, – промямлил он, отворачивая от нее глаза.

– И, как видно, нечто еще более вам близкое? – промолвила Ольга Елпидифоровна с ироническою усмешкой.

Он смутился, заметался на своей подушке:

– Что же, Оля, все мы люди, все человеки…

– И вы ее боитесь! – отчетливо выговорила она с той же усмешкой.

Эти слова внезапно как бы встряхнули больного, отнесли его к другому, дремавшему в нем до этой самой минуты помыслу. Он приподнял голову, отыскивая Ранцова, все так же молчаливо сидевшего у окна, и поманил его к себе глазами.

Тот поспешил подойти к нему, наклонился.

– Погляди за дверью, – прошептал ему на ухо тесть, кивая в сторону, куда ушла «экономка», – и запри… на ключ!..

Никанор Ильич зашагал послушно к двери, полуоткрыл ее, взглянул в комнату, в которую вела она, и тотчас же запер. Это была комната самой Анфисы Дмитриевны; в углу под иконами с теплившеюся пред ними лампадкой стояла кровать ее, покрытая сшитым квадратиками из разноцветных кусочков одеялом, и сама она сидела на этой постели в обычной позе, оперев щеку на руку, а локоть этой руки на колени… Он нащупал крючок на двери, закинул его бесшумно в петлю и вернулся к креслу Елпидифора Павловича.

– Садись… ближе, – сказал ему тот, приглашая глазами дочь сделать то же.

Они подвинулись к нему.

– Вот ты сейчас сказала, Оля, – начал он шепотом, смущенно и как бы робко поглядывая вглубь комнаты, – я «боюсь»… Я точно, Оля… Недужный, как видишь, стал, поразил меня Господь за прегрешения… Один, на чужих руках… Страшно, действительно…

– Помилуйте, батюшка, чего вам бо… – счел было нужным успокоить его волнение Ранцов, но взгляд жены остановил его на полуслове.

– Давно у вас эта женщина? – спросила она отца.

– Четвертый год… Привык, – слезливо молвил больной, – весь дом на руки ей сдал…

– Я не видала ее у вас, когда в последний раз была в Москве.

– Стыдилась тебя… не показывалась, – пробормотал он.

– Кто она, откуда?

Акулин завздыхал:

– Из мелкоты из купеческой… В племянницах жила у торговца одного. Выдали они ее молоденькою замуж за приказчика, пропойцу горького… Помучилась она с ним… Только умер он вскоре тут; деваться некуда, вернулась опять к этому дяде в дом… Красавица была она, в полном цвете. Ну, a у этих ракалий известны нравы – стал этот мужлан соблазнять ее… на сожительство… Не захотела она греха на душу брать – тиранство пошло, известно, ихнее, грызня, колотухи… Ухо ей было совсем, поверишь, оторвал раз у бедной… В этом виде, в крови вся, прибежала она ко мне в частный дом: «Спасите», – говорит, и в ноги, без чувств… A я еще раньше с лица ее знал, как она еще замужем жила. Тихая такая была, милая… Останься, говорю, у меня; никакой черт-дядя не сунется сюда отбирать тебя, потому я его с лица земли сотру… И действительно, прижал я черта этого так, что он не то отступился от нее, полторы тысячи чистоганчиком окромя того за бесчестье ей отсчитал… Всем она мне, могу сказать, обязана: поена, кормлена, холена… не ждал я от нее черноты такой!..

И Елпидифор Павлович захлебнулся слезами.

– Полноте плакать, папа, не стоит! – строго вымолвила Ранцова. – Если вы что-нибудь заметили, надо скорее принять меры.

– Нет, Оля, ты не знаешь, – продолжал он, отирая влажное лицо, – умница ведь она, тонкая… всякия мои до корешка дела знала, – в нашей должности, известно, всякое бывает, – все знала… Да что! Жить меня научила, деньгу хранить…

– И что же, – нетерпеливо прервала его дочь, – вы боитесь теперь, чтоб она насчет этих ваших «дел» не выдала вас?

Тусклые глаза бывшего полицейского блеснули внезапно старым, ярким и острым блеском:

– A выдавать-то что? – ухмыльнулся он. – С меня взятки гладки: состою по чистой, по формуляру ни сучка, ни задоринки, за тридцатипятилетнюю службу удостоен подобающей пенсии: сорок два с полтиной получаю в треть, – в чем же выдать-то меня кто может?

– Вы говорили мужу, боитесь, чтобы вас не обобрали, – вспомнила Ранцова. – Вы ее подозреваете?

Он снова болезненно заметался и заныл:

– Изменница она, неблагодарная! За мою… привязанность… с кем связалась! Вот, вы видели, сидел тут… сейчас… Змей! Путает он ее, наущает…

– Да вы что же, узнали что-нибудь, заметили? – допрашивала тревожно Ольга Елпидифоровна. – Когда? Давно или теперь только?

Брови больного сосредоточенно сдвинулись – он видимо старался припомнить все подробно:

– Болен я сегодня шестой день, – начал он, – a ты об этом когда депешу получила?

– Третьего дня вечером, поздно.

Он испуганно закачал головой:

– Вот оно, вот! Доказательство! Раньше не получала?

– Нет!

– A я… Когда это со мной