Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Что тут за «горе» такое особенное? – уронила она, нетерпеливо пожав плечами.

Губы у Анфисы дрогнули:

– Сами знаете, княжна, – промолвила она с новым, глубоким вздохом.

Алый румянец вспыхнул мгновенно на бледном лице Киры; ноздри ее широко раздулись:

– Что вы говорите… что я «знаю»?

– Ваше сиятельство, княжна, – заговорила трепетным голосом синеглазая женщина, складывая руки молящим жестом, – не извольте вы мои слова во гнев принимать! Как если осмеливаюсь я с вами говорить, так единственно из того, что жаль мне очень…

– Чего… кого вам «жаль»? – прервала ее гневно Кира.

– Всех, ваше сиятельство, дом весь этот… барыню мою, агнца чистого, Александру Павловну… вас, даже, может, вас пуще еще, чем их, потому…

Она как бы не решалась продолжать; на лице ее от волнения выступили пятна.

– С какого повода вздумалось вам вдруг жалеть меня? – спрашивала княжна между тем, зорко глядя на нее потемневшими глазами. Она дышала учащенно и слышно.

– Потому, – как бы собравшись с силами, заговорила снова Анфиса, – у Александры Павловны все же дети останутся – утешение, и неповинные оне, в законе, всякий пожалеет их и уважит… A что вам, если люди правду сказывают…

– Люди, какие люди? О ком вы говорите?

– Человек тут один есть… говорит, сам слышал… Может, неправда? – перебила себя внезапно Анфиса, вперяя в княжну алчный, допрашивающий и молящий взгляд. – Потому ехидный этто человек, подлый, со злости своей врать-то на людей завсегда готов… Так скажите слово ваше, княжна, ослободите сердце мое от мнения от эвтого самого! – вырвалось у нее чуть не стоном.

– Я ничего не понимаю, – пролепетала растерянно княжна, – чего вы хотите… что за человек и что он «слышал»?..

Анфиса как бы растерялась в свою очередь, опустила глаза:

– Уговор ваш, говорит, слышал…

– «Уговор»?..

– С Борисом Васильевичем… – чуть слышно произнесла она.

– Где ж он мог слышать? – неудержимо, помимо всякой воли, вылетело из уст Киры.

– В саду нашем, ночью, накануне как им, Борису Васильевичу, в Петербург ехать… Он мне на другой же день встрелся… человек этот, передал…

Но княжна уже не слушала ее: она опустилась со внезапным изнеможением на близстоявший стул, судорожно потирая рукой по лбу, проводя воспаленным языком по ссохшимся губам.

Анфиса испугалась даже, выбежала в спальню девушки и вынесла поспешно оттуда стакан с водою:

– Выкушайте, княжна, извольте в себя приттить…

Кира отпила, глянула на нее вскользь и махнула рукой:

– Хорошо, ступайте… оставьте меня одну!..

Та приняла от нее стакан, поставила его на стол… Но с места она не трогалась, словно прикованная к полу чьею-то незримою властью…

Княжна повела на нее глазами еще раз:

– Что же вы! Я вам сказала…

Анфису вдруг словно что-то подняло и понесло. Она всплеснула руками:

– Только этого, значит, мне от вас и дождаться, барышня, что вот поди! Не с тем шла я сюда, чтобы вам вздором каким докучать, слуга я простая, неученая, понимаю я себя довольно хорошо, a только в таком деле я по совести своей, по-христиански, душу вашу жалеючи… что такой грех вы себе на душу берете…

Кира вскочила, сверкая глазами, словно раненая львица:

– Ну и пусть, пусть и отвечу за него, мое дело! – вскрикнула она. – Вы тут сейчас говорили, что у нее остаются дети, закон, уважение всех… А мне – проклятие и презрение, так по-вашему? Ну, a если я на это иду, если хочу…

И, не договорив, упала опять на стул, нервно ломая себе руки, закинув глаза в потолок… «Что это, с кем, для чего унижаюсь я и объясняю! – какою-то бешеною волной било ей в голову, – так вот оно, чем с первого же раза приходится покупать мне счастие!..»

Анфиса подбежала к ней, пала пред ней на колени и прижалась губами к ее платью:

– Барышня, княжна моя дорогая, как вижу теперича муку вашу, так не то, чтобы «презреть», а, кажется, душу бы я всю свою вымотала, чтобы вас успокоить… Потому сама чрез все то прошла и испытала, что за иного человека сто смертей зараз готова наша сестра принять с радостью: нате, мол, рвите на части, только б мне его видеть, только б моим он был!.. И все это понимаю я, княжна моя милая, да что в том хорошего? А как если из-за такой из-за любви безумной другие погибать должны, что тогда? Как если здешние дети малые, к примеру, без отца останутся… а ваши-то, ваши собственные, как если, не дай Бог!.. звание-то им какое будет?.. Господи, сраму-то что одного да греха! Судье Небесному в час смертный чем вам за это ответить придется?..

Кира слушала, не прерывая и не переменяя положения, с окаменевшим будто лицом. Слова коленопреклоненной пред нею женщины били ее как молотом в голову… Но понимала она лишь одно: ко всем недочетам ее жизни присоединялся теперь позор. Имя ее, имя ее отца разносили грязные уста в передних… Как шиллеровский Валленштейн, она несла вперед наказание не за то, что «сделала она, а за то, что думала сделать». И возврата нет уже теперь никакого: она должна бежать с ним, или…

Она вдруг, словно от прикосновения электрической проволоки, скинула с себя минутное оцепенение, поднялась, обвела взглядом кругом, вздрагивая ноздрями и прижмуривая свои золотисто-зеленые глаза. Анфиса вскочила на ноги в свою очередь, лихорадочно устремив взгляд в ее лицо, – и сердце у нее упало: лицо это дышало высокомерною и неумолимою решительностью…

– Я попрошу вас сослужить мне последнюю службу, – услышала она голос княжны.

– Что прикажете? – могла только пробормотать она.

– Я думала уехать завтра, но хочу сегодня же, через час, если можно. Устройте мне это!

Анфиса развела руками:

– Уложить же когда успеете, ваше сиятельство?

– Успею! Если что останется, попрошу вас прислать мне в Москву, я оставлю вам на это денег…

– Прикажете Александре Павловне доложить? – спросила Анфиса, не зная в своем смущении, что сказать иного.

– Это как хотите, – раздражительно отрезала княжна, – но если меня заставят ждать лошадей, я уеду в крестьянской телеге.

И без дальнейших слов прошла в свою спальню и защелкнула за собою задвижку дверей.

Дети были в саду с нянькой и девушкой, ее помощницей, и Александра Павловна с доктором, побыв с ними некоторое время, шли, толкуя о них, обратным путем к дому, медленно подвигаясь по ведущей к нему прямо большой липовой аллее, когда заметили сбегавшего со ступенек террасы и спешившего им навстречу слугу.

– Ах, Боже мой, – воскликнула молодая женщина, – неужели гости?