Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Почему вы так думаете?.. – пробормотала растерянно молодая женщина, у нее задвоилось в глазах.

– Ничего я не думаю, Александра Павловна, – смущенно ответила та, отводя свои в сторону, – a только что, как по своей собственной жизни я судить могу, с настоящей если дороги сбиться, так и в пучину бездонную, говорится, не трудно попасть… А как я при княжне в услужении была и у вас теперича, и ихний характер поняла, что очень гордые оне и по-своему норовят всегда поступать, так мне завсегда жаль… если пагуба от эвтого может произойтить, – договорила она вздыхая.

Троекурова вся выпрямилась; большие глаза ее засверкали:

– Вы что-то знаете, Анфиса… Говорите, говорите все, я все выслушаю!..

Анфиса со внезапным испугом вскинула руки вверх и замотала ими:

– И ничего я не знаю, и не спрашивайте, барыня милая моя, золотая… не сплетница я, не разлучница какая-нибудь, что мне говорить-то! Если с дуру что сболтнула теперича, так единственно потому, как вообще женщина, а того пуще если девица, оберегать себя должна, сами знаете… А я даже так полагаю, Александра Павловна, – после некоторого молчания добавила она с очевидным намерением успокоить «милую барыню» свою, – что сама княжна себя одумают, потому очень оне умные, а душа-то у них большая, поверьте! Присмотрелась я к ним, живучи там при них в Питере, во дворце…

Александра Павловна пристально и безмолвно глядела на говорившую. Ей ничего не объясняли эти слова, но она и не хотела теперь объяснения. «Лучше, лучше не узнавать!» – инстинктивно чуялось ей. А сердце все так же нестерпимо билось у нее в груди, и окружающие предметы прыгали в ее зрачках словно в каком-то фантастическом танце…

– А что же доктор? – быстро спросила она, вся встряхиваясь вдруг, как говорится.

– А вот он сюда, должно, идет, – ответила Анфиса, взглянув в окно, и отправилась встречать его.

Доктор Фирсов принадлежал к породе веселых толстяков; лысый добряк, прекрасный практикант и беспутный человек, он вошел в будуар хозяйки, к которой питал особенную нежность, с комически виновным видом, прикрывая себе глаза обшлагом рукава:

– Ну и казните, ну и казните! – возглашал он. – Замотался в Москве, сам знаю, и от Бориса Васильевича отпущено мне за то хрену вдосталь; a только вы и своего прибавьте, барыня, для полного счета – квит и будем…

– Вы ведь неизлечимы, что с вами делать! – промолвила она со слабою улыбкой, – вы, значит, мужа видели. Что он?

– A что он? Благоденствует, как следует… Ручку приказал у вас поцеловать, – сочинил доктор.

Ho у Александры Павловны даже глаза заблистали:

– Да, вспомнил? – вскликнула она, вся заалев.

– A как же и не вспоминать-то ему о вас, барыня, – молвил Фирсов, машинальною привычкой врача переводя между тем свои пальцы на артерию руки, к которой только что приложился губами, – когда, едва успел я имя его произнести, a у вас уж во как пульс-то участил?.. Благополучно у вас все тут? – спросил он через миг, скользя взглядом в сторону прибиравшей что-то на письменном столе Анфисы, пользовавшейся не менее своей барыни его сердечным расположением, с примесью даже чего-то более субъективного, чему он, впрочем, старался не давать ходу, почитая это «дурачеством».

– Дети, слава Богу, здоровы; у Васи все восемь зубков вырезались, – ответила на его вопрос Троекурова, – не хотите ли пройти к ним?

– A что ж, доброе дело, пойдемте!..

«Ах, она золотая моя, горемычная, что же теперь будет с нею! – говорила себе Анфиса, роняя на стол гусиное крыло, которым сметала она с него пыль, и уныло глядя вслед уходившим. – Не врал он, окаянный, все по словам его в акурат выходит»…

Ей до самого нынешнего дня все не верилось, не хотелось верить, хотя и тогда, в разговоре с Троженковым, поразила ее и перепугала вескость и определительность его предсказаний относительно плана побега княжны с Борисом Васильевичем… Но теперь не оставалось для нее сомнений, и когда Александра Павловна сообщила ей об отъезде княжны в Москву и что она должна остановиться там в Покровском доме, она, Анфиса, не удержалась в первую минуту, вскрикнула, чуть не выдала всего, что знает. «Говорите мне все, все!» – приказывала ей барыня. «А все сказать ей – зарезать ее, значит», – рассуждала теперь синеокая женщина.

Она отчаянно сложила руки. Муки и упреки собственного ее прошедшего звучали в душе ее в связи с тою язвительною «жалью», которую вызывало в ней чаяние беды, грозившей обрушиться на этот «честный дом». Она успела тесно сродниться с этим домом, в котором нашла приют, покой и забвение этого своего греховного прошлого; она сердечно привязалась ко всем обитателям его, большим и малым, радовалась его «мирному житию», гордилась его «по-Божески, по-настоящему заведенными «порядками». Ужас охватывал Анфису при мысли, каким «страмом» должен быть вот-вот покрыться этот излюбленный, этот дорогой ей дом, каким невыносимым ударом будет поражена ее «золотая барыня», которую, «по справедливости», приятельница ее Лизавета Ивановна называла, ангелом небесным»…

Она не решалась обвинять ни княжну, ни Троекурова. «Мне ли судить, многогрешной! – повторяла она мысленно, смиряя невольные взрывы такой хулы, возникавшие в ее смятенной этим чаянием срама и ужаса душе… Но ужель так и оставить надо?» – спрашивала она себя, медлительно покачивая головой. Неужели так и не попытаться даже «ближнего от соблазна спасти?..»

«Нет, Лизавета Ивановна пошла – сказала бы… Пойду и я!» – выговорила чуть не громко Анфиса, перекрестилась торопливо и отправилась в павильон, занимаемый княжною Кирой.

IX

1- Strafbar erschein’ich, und ich kann die Schuld,

Wie ich’s versuchen mag, nicht von mir wälzen-1.

Schiller. Wallensteins Tod.

2- Freiwillig tret’ich Ihnen ab den Mann, den man mit

Haken der Hölle von meinem blutenden Herzen riss-2.

Id. Kabale und Liebe.

Княжна стояла у раскрытого бюро в своем кабинете-гостиной и завертывала в бумагу всякие мелкие вещицы, которые вынимала из его ящиков.

Она была одна в комнате и так была поглощена своим занятием, что не расслышала шагов вошедшей, и чуть-чуть дрогнула от неожиданности, когда за спиной ее послышался голос:

– Чтой-то вы совсем собираетесь, ваше сиятельство?

– Да, совсем, – ответила она, машинально обертываясь.

– Сказывали мне Александра Павловна, – молвила Анфиса, – в Москву… да и за границу потом думаете?

– Да.

Анфиса помолчала.

– Сказывают, вы и вовсе к нам сюда не вернетесь?..

– Не вернусь, нет! – как бы досадливо отрезала Кира.

– Ох,