Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Она поехала за священником… за знакомым больной, – ответил он тихо.

Аглая остолбенела на первых порах, открыла рот и так и застыла. Язык отказывался выговорить словом весь тот накипь изумления, испуга и злости, который приливал ей теперь к горлу… Но вот еще мгновение, плотину прорвало и, вместе с потоком слез, полившихся полосатыми струями по ее румянам, понеслись крылатые речи с ее судорожно перекривившихся губ:

– А, так вот как, 13-c’est comme ça, это против меня интрига, on complot atroce!.. Вы с этою женщиной, я не знаю вас! Кто вы такие и как вы смеете делать это против меня? Вы какой-то прежний муж, кажется, que personne ne connaît, a я княгиня Шастунова, мой муж посланник был, из первых фамилий dans l’Empire и mon fils Basile, il est en Asie et je le représente en ce moment ici, je suis la belle mère de la malade, и мне никто, даже сенат, a не только вы, que je ne connais pas, не может запретить, когда она en danger de mort-13, привести eft духовное лицо, чтоб уговорить ее…

– Княгиня, – подходя к ней и сдерживаясь, насколько мог, проговорил полушепотом Ранцов, – она может услышать, вы ее чуть не уморили сейчас… Ей остается, может быть, лишь несколько часов жить… не кричите, умоляю вас!..

Она замахала руками:

– Я не хочу с вами говорить, je veux la voir14!..

И она кинулась к двери спальной.

Он схватил ее за руку, рванул назад и, бледный, как призрак, с безумным гневом в глазах, проговорил сквозь стукавшиеся в лихорадочном ознобе зубы:

– Еще шаг и, как Бог свят, я вас выкину вон из окна!..

– А-а! – визгнула она что было мочи. – Батюшки, спасите!..

V

Tout est fini, la foule se disperse1…

Béranger. Sur le tombeau de Manuel.

…Окна мелом

Забелены. Хозяйки нет,

A где, Бог весть, пропал и след.

Евг. Онегин. Гл. VI.

Троекуров недолго засиделся в своей конторе; он потребовал приходо-расходный баланс и увидел из него, что в кассе имелось в настоящую минуту свободных шестнадцать тысяч пятьсот рублей, полученных из его «малорусской экономии» за несколько дней назад.

– Отвезите сегодня же эти деньги в банкирскую контору Ахенбаха, – приказал он, – и возьмите от нее две тратты: одну в две тысячи рублей на Берлин, a остальные на Париж… Мне там нужно будет некоторые закупки сделать, – добавил он, сам не зная для чего сказалось это им.

– Слушаю-с, – молвил конторщик, – на чьи адресы в эти города послать прикажете?

Троекуров поморщился:

– Я сам распоряжусь… Принесите ко мне в гостиницу Шеврие, часу в пятом; я там буду обедать.

– Слушаю-с… Тут-с по вашему кредиту, – конторщик развернул книгу, – господином Ашаниным получено в два приема тысяча сто пятьдесят рублей…

– Хорошо! – кивнул, не глядя, Борис Васильевич и встал с места.

– Сходите к управляющему дома, – как бы вспомнив вдруг и небрежным тоном сказал он, – и скажите, чтобы все там почистили и привели в порядок… Наблюдите за этим сами и, когда будет готово, известите тотчас же от себя письмом княжну Киру Никитишну Кубенскую во Всесвятском… Она, может, будет в Москву и остановится там…

Он двинулся и вспомнил опять:

– Не бывал у вас тут доктор наш, Николай Иваныч Фирсов, и не знаете ли, где он пропадает здесь?

– Был-с, за жалованьем приходил, и адрес его конторе известен.

– Так нельзя ли его будет отыскать и прислать ко мне?.. Только сегодня же, я завтра уеду в Петербург.

– Сегодня же исполню-с! – молвил конторщик, провожая патрона своего на крыльцо.

Нанятая Троекуровым коляска ждала его уже тут.

– Куда прикажете, ваше сиятельство? – спросил знакомый ему кучер от извозчика, радостно приподнимая только что отпущенную ему хозяином, «в уважение хорошего господина», новехонькую шляпу.

– Домой в Шеврие!..

Коляска подъезжала к гостинице, когда из ворот ее вышла маленькая Лизавета Ивановна, быстро перебирая ножками и ища тревожно беглыми глазами ближайшего извозчика.

Троекуров узнал ее, окликнул по имени.

Она обернулась, увидала, кинулась к нему:

– Борис Васильич… Господи, вот не ждала, не чаяла!.. Одни вы здесь?

– Один.

– А сокровище мое бесценное, ангел небесный, Александра Павловна, что?

– Ничего, в деревне, здорова, – поспешно ответил он, – a вы куда же это бежите? – еще поспешнее переменил он разговор.

Она завздыхала, закачала головой:

– A я за священником, Борис Васильевич, за отцом духовным… Больная у меня тут одна, при смерти…

– Знаю, – сказал он, – княгиня Шастунова… Что, – понизил он голос, – у нее там теперь Ранцов… тот, за которым она посылала?..

– И про то знаете, ангел мой? – воскликнула она, утирая верхом руки проступившие у нее внезапно слезы. – Тут, при ней теперь… Убивается… любит ее, видать, так, что душу сейчас за нее отдать готов… A тут ей еще покою не дают. Княгиня эта намазанная, свекровь ее, приехала, ворвалась насильно, чуть не уморила ее на месте…

– Успела? – невольно вырвалось у Троекурова. – И священника своего притащила к ней, а?

– Так, так, ангел мой, все-то это вы знаете… И на особу духовную не похож даже вовсе, шарлатан какой-то, прости Господи!..

– Вы его не пустили к больной?

– Нету, голубчик, нету! Вот за своим, за настоящим собралась… a сердце не на месте, потому при ней одна Амалия осталась, a ему-то и войти к ней нельзя, чтобы княгиня эта опять со своим попом стриженым да вскочила в спальню… Батюшка, Борис Васильич, – воскликнула вдруг маленькая особа, – она вас больше послушается, пошли бы вы выручать Бога для, ослободить, чтобы мог он тут при постели ее на всяк случай быть, пока я отца Василия привезу; вы всех знаете, a он тут один, с ума ведь собьешься…

– Я сейчас пойду, – сказал Троекуров, – a вы садитесь в мою коляску и поезжайте за вашим делом. Будьте покойны, – примолвил он, усмехнувшись, – буянить я этой «намазанной» не позволю.

– Ну и вот славно, ну и вот прекрасно, ангел мой! – говорила Лизавета Ивановна, крестясь и усаживаясь в экипаж. – К Николе, неподалечку, милый человек, – закивала она всем своим сморщенным личиком обернувшемуся на нее за приказанием кучеру…

Борис Васильевич прошел через двор и вошел в сенцы флигеля… Донесшийся до него в эту минуту визг из покоя, в который направлялся он, заставил его немедленно поспешно распахнуть дверь.

Читателю уже известно, какое зрелище предстояло ему увидеть:

Ранцов стоял посреди комнаты с перековерканным лицом; Аглая Константиновна неистово махала руками, свалившись головой на плечо отца