Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

Просвещенный губернатор не выдержал и опять вломился в разговор:

– Так неужели же, ваше превосходительство, следует, по-вашему, правительству заставить молчать русское печатное слово?

Троекуров не отвечал. Государственный сановник покосился еще раз с недовольным видом на племянника и заговорил сам:

– Mon cher, то, что ты говоришь – это… c’est un réquisitoire absolu… et impérieux13, – прибавил он как бы чуть-чуть колко, – против всего настоящего положения вещей… Ты, может быть, несколько и преувеличиваешь: я полагаю, что людей мыслящих здраво и независимо у нас гораздо более, чем это может казаться с первого взгляда. Но положим даже, что нарисованная тобою картина и совсем верна. Дальше что же? Le remède14?.. Я тебе высказал мое посильное мнение и могу лишь прибавить к этому, что не я один держусь его. Ты его считаешь неправильным и разбиваешь в прах. Прекрасно! Что же по-твоему нужно?

– Нужна сильная власть, только с открытыми глазами, – выговорил Борис Васильевич.

Впечатление чего-то похожего на удар бича произвели эти слова на слушавших. Алексей Сергеевич Колонтай опустил мгновенно веки не то смущенно, не то досадливо. Генерал Бахратидов с каким-то инквизиционным выражением вперил взгляд в «стараго камрада»: из чего, мол, брат, ты в эту сторону гнешь? «Quelle ganache»15! – говорили, казалось, запрыгавшие опять во все стороны мышиные глазки просвещенного губернатора. Один Пров Ефремович кивнул как бы одобрительно головой.

Борис Васильевич провел рукой по глазам, обвел ими кругом и прочел эти выражения на лицах:

– Что, странно вам кажется? Раб – готовы были бы вы сказать?

– Троекуров, что ты? – воскликнул Колонтай, быстро оборачиваясь на него, – кому может прийти в голову…

Тот усмехнулся в его успокоение:

– Не трудись доказывать!.. Ты, разумеется, да и не один ты, – вырвалось у него неудержимою вспышкой гордости, – знаете, что это ко мне относиться не может… Но вам – я разумею ваш петербургский сановный и «интеллигентный» мир – вам помимо воли вашей звучат фальшивою нотой, чем-то подозрительным такие слова в устах человека, ничего не ищущего у власти, когда вы привыкли видеть кругом себя людей, которые единственно от нее кормятся и в то же время употребляют все усилия «свести ее на нет», по твоему выражению. Говорить о власти, когда у вас последний мальчишка перестал признавать ее!.. Вы до такой степени потеряли там чутье, смысл вашей народности – извини за откровенность, Колонтай, – что в ваших понятиях монархический принцип в России то же, что какой-нибудь pouvour executif16 в прочих странах вселенной, что русский Самодержец тот же король или президент, разумеемый как одно из звеньев общей государственной машины и движущийся в ней как в ящике, в тесных рамках известной, строго отведенной ему доли деятельности. A он, этот русский царь, – в представлении о нем сказался для русского народа весь смысл его бытия, оправдание всех его прошлых жертв, солнце, без которого заледенел бы он в своих снегах. Без царя, единовластного, ни пред кем, кроме Бога, не ответственного, говорит ему его прирожденный государственный инстинкт, Россия – дикая бродячая орда, безначальная дебрь, добыча чужеземца, та же бывшая Польша, которую он так метко окрестил «безголовою». Для народа этого «Царь» — все: хоругвь, палладиум, святыня горняя, от которой одной льются на него свет и милость, к которой единственно возносятся все его упования… И вы безрассудно почитаете возможным посягнуть на эту его святыню!..

– Верно, ваше превосходительство, верно! – вырвалось вдруг неудержимо у Сусальцева, и он даже весь вспыхнул при этом.

– Любезный друг, il faut s’entendre17, – поспешно заговорил Алексей Сергеевич, – разумеешь ли ты под «русским народом» одно крестьянство и вообще податные сословия или включаешь сюда и нас, образованный класс, то, что называется «обществом», которое, ты согласись, однако, имеет тоже некоторое право быть удовлетворенным в разумных своих требованиях?

– Нет, не имеет, – резко возразил, сдвигая брови, Борис Васильевич, – не имеет никакого, если требования эти противоречат всему тому, что органически выработала история его страны, когда идут они вразрез с разумением всей огромной массы ее населения… И что такое сочиненное вами теперь «общество», определите мне его общую физиономию! Было когда-то дворянство; хорошо оно было, дурно ли, но положение его в общем составе государства было совершенно ясно и определенно: служилое сословие с одной стороны, землевладельческое с другой – оно было тесно связано равно с верхом и с низом: со властью – службой, с землепашцем – общими им интересами почвы. Естественно, более образованный, чем мужик, помещик-дворянин был вместе с тем естественный Kulturträger18, проводник света в обитаемой им местности… Дворянство упразднили; его двойная традиционная связь с престолом и народом порвана, самое значение его как класса передового по образованию злобно отрицается нынешним повсюду воцарившимся разночинцем… Кто же занял теперь его место, кто восполнил собою образованную его упразднением пустоту между царем и сермягой? Нажившийся кабатчик, жид-концессионер, адвокат, газетчик, профессор из «прогрессистов», чиновник-либерал. Вот оно – ваше «общество». Но спросили ли вы себя хоть раз, что имеют общего интересы людей этого сорта с настоящею, реальною, как говорится теперь, Русскою землей?.. Подумали ли вы, наконец, хотя бы уже с вашей европейски-конституционной точки зрения, о том, что ни в одной стране никакое представительство немыслимо без так называемаго «консервативного элемента», a что в теперешнем русском общественном сброде вы и тени ему подобного найти не в силах?

– Позволь, однако, – возразил еще раз Колонтай, – если, по-твоему, все то, что называется у нас теперь «интеллигенцией», состоит из оппозиционных элементов, то что же мешает создать для них противовес в призыве к тому же представительству наиболее развитых и способных к обсуждению общих вопросов из того же крестьянства, которое, ты, кажется, одно, – добавил чуть-чуть иронически Алексей Сергеевич, – признаешь консервативным в России? Из него уже много есть теперь таких, которые сами стали помещиками, ворочают сотнями тысяч и посылают детей своих в университеты.

Троекуров отвечал не сейчас:

– Ты, любезный друг, как истый «европеец» привел мне в виде аргумента слова Ротшильда о необходимости для России иметь «un gouvernement sérieux». A я, в моем качестве простого здравомысла, позволю себе передать тебе то, что пришлось мне на днях слышать от старика Капитона, большого моего приятеля-мужика, об этом самом вопросе.

– Вот как! – воскликнул удивленно Колонтай. – Неужели и