Легкий аллюр - Кристиан Бобен

присоединиться к труппе недалеко от Марселя, историческая картина, у меня, возможно, будет реплика, я спрашиваю, какая: «Не забудьте шляпу, месье». Я повторяю эту фразу день и ночь, собираю чемоданы, я счастлива, время совершило петлю: кино очень похоже на цирк, та же радость переодевания, та же серьезность игры.

Мне очень повезло – так говорят другие статисты. Все и в самом деле происходит очень быстро. Марсель, Руан, Париж, предложения о съемках сыпятся одно за другим, скоро мне уже не приходится спрашивать – говорят, такое в этой сфере случается нечасто. Я не понимаю, о чем они, и, возможно, это и называется везением: когда обладаешь чем-то, не осознавая этого и даже не представляя, что оно у тебя есть.

Я не считаю себя актрисой. Я статистка – так указано в моих платежных ведомостях. Актеры – внутри истории. А массовка – снаружи. Статисты проходят по краешку событий, никогда не погружаясь в них. Я становлюсь тем, кем меня просят быть: англичанкой на отдыхе, секретаршей адвоката, посетительницей магазина. Это не трудно, кто угодно сумеет: двигаешься в свете прожектора, все смотрят, как ты приближаешься, но это приближаешься не ты, а кто-то другой в твоем теле. Отдых, а не работа. Благодать, да и только.

У меня на дне сумки потертая записная книжка из черной кожи. В ней – адреса нескольких знаменитых людей и многих других, неизвестных. И все они – мои друзья. Я теперь часть «большой кинематографической семьи». На групповом фото я – брюнеточка, которую едва можно разглядеть на заднем плане, лицо наполовину закрыто тем, кто стоит впереди. Меня почти не видно, но это неважно: я – тут. Меня признали, приняли.

Те, кто нас любит, намного опаснее тех, кто нас ненавидит. Противостоять им во сто крат тяжелее, и я не знаю, кто еще, как не друзья, способен заставить нас делать не то, что мы хотим, а прямо противоположное. Милая, надо бы тебе согласиться на эту роль, душа моя, во что бы то ни стало пойди на эту встречу, от подобных предложений не отказываются.

До сих пор я прислушивалась только к своему инстинкту. Точнее, сама-то я не называю это «своим инстинктом», наедине с собой я говорю: «спрошу у ангела». Мой ангел оторван от мира, он ребенок-волк. Именно по его вине я иногда немею, убегаю и дичаю – это он так за мной присматривает. Именно он сопровождал меня во всех побегах, он читал у меня из-за плеча. Это он вытащил меня из объятий Романа, а потом – из объятий великана. И вот теперь я его потеряла. Я все гадаю, где же он, и начинаю творить невесть что. Милая моя, мое сокровище, нельзя ни от чего отказываться, надо хвататься за перекладины лестницы – одна, другая, третья, вот как окажешься на самом верху, тогда сможешь оттолкнуть лестницу ногой, а пока карабкайся, ступенька за ступенькой, и не привередничай, ладно? О нет, я не привередничаю, я глотаю все без разбору. Глотаю контракты, обещания и лесть. Я карабкаюсь по перекладинам, время идет, и все хорошо, за одним исключением: меня во всем этом нет. Что-то во мне притупляется – то ли в сердце, то ли в голове. Наверное, это успех на меня так действует – похоже на эффект от алкоголя в сочетании с успокоительным. Но напомню: успех совсем небольшой. Я едва-едва пересекла черту, отделяющую статисток от актрис. Прошло уже четыре года, а моя самая большая роль длится три минуты двадцать семь секунд. Но успех не бывает «небольшим». Я помню славу Романа после выхода его первой книги, изданной за счет автора и не продающейся в книжных магазинах: родился новый великий писатель. Мы ишаки, которые радуются клочку соломы. Мы призраки, которых уносит даже легким ветерком.

Мир – плоский, как экран, я – часть театра теней, вокруг меня – одни призраки. Актеры – это люди, которые много друг друга обнимают и еще больше друг друга ненавидят. Актеры – бедные люди, как вы и я. Вечно ищут зеркало, чтобы пристать к нему все с тем же вопросом: свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи, но учти, что я не перенесу твоей искренности, – меня достаточно любят, меня еще не разлюбили? Актеры – это большие хрупкие цветы, которые раскрываются под солнцем камер и увядают за чтением газет. Журналисты – вот кто в этом мире истинные короли. Всегда в дыму, в чаду, и что-то вечно не готово. Короли этого мира живут как рабы. Журналисты – люди, как вы и я, забывчивые и болтливые. Годы бегут, зеркала выполняют свою работу, деньги приходят следом. Из этого отрезка времени я помню лишь две истории. Я бережно храню их у себя внутри, я всегда берегу то, что заставляет меня одновременно улыбнуться и задуматься. А что я делаю со всем прочим, я и сама не знаю. Наверное, выбрасываю. Ностальгия мне не свойственна.

Первая история начинается на радиостудии, куда меня пригласили одновременно с режиссером. Журналист – маленький человечек с большими круглыми глазами, который подпрыгивает на стуле, чтобы подчеркнуть каждое свое утверждение. Ну прямо лягушка. Он с усмешкой описывает в двух словах фильм режиссера и принимается методично его уничтожать. Но месье, милый мой месье, как же можно быть настолько плоским и демонстрировать так мало таланта, ваш фильм до того отвратителен, что это в нем даже восхищает, прямо образцовый пример – и вот он подпрыгивает на стуле, брызжет эрудицией, приводит длинные цитаты великих теоретиков кино. А режиссеру, сидящему напротив, только и остается, что хохотать. После передачи журналист, внезапно очень дружелюбный, приглашает нас на обед. Режиссер секунду сомневается, но все же принимает приглашение. Прежде чем выйти из студии, журналист обходит стол, очевидно пустой, четыре раза – я считала – похлопывая по столешнице ладонью и бесконечно повторяя себе под нос шепотом: так, ключи не забыл, ничего не оставил, так, так, так, хорошо, хорошо, ага. А после обеда в ресторане повторяется тот же цирк, те же прыжки вокруг стола, заставленного грязной посудой, и рука, украдкой приподнимающая каждую тарелку, на случай, если он вдруг что-нибудь забыл под ней, и тот же беспрестанный бубнеж, похожий на молитву: так-так, я ничего не забыл, ну-ка посмотрим, да, ключи в кармане, все на месте, хорошо, хорошо, ага, ага. В тот день я поняла, откуда берется самодовольство некоторых мужчин и какая беспомощность за этим самодовольством скрывается, какая паника – не дай бог потерять где-нибудь в мире что-нибудь свое. Позже, встречая похожих на него фанфаронов, я мысленно называла их хранителями ключей. Их слова, какими бы блестящими они ни были, оставляли меня равнодушной. Я знала, что́ у этих мужчин внутри, и знала, что их слова стоят не больше, чем воздух, которым надувают щеки трусливые лягушки.

Вторая история происходит в кабинете у одного продюсера. Молодой кинорежиссер с воплями рвет газеты. Его фильм только-только вышел на экраны, о нем никто не говорит, и он убежден, что это заговор, и у него, между прочим, есть доказательства. Продюсер с улыбкой открывает шкаф, достает бутылку виски и два стакана. Он не вмешивается, ждет, пока газеты не превратятся в мелкие клочки, в пудру, в конфетти: но, дорогой мой, вы ошибаетесь, никто вам не желает зла, ведь, чтобы кто-то пожелал вам зла, сначала надо, чтобы вас заметили, а в этом мире – и я говорю не только о сфере кино, нет, я говорю о мире в целом – вы слышите, мой дорогой, во всем нашем мире никто никого не замечает, и вы не стали объектом травли, кончайте с этим бредом, гораздо вероятнее, что все дело в безразличии и лени, чем во враждебности, всем плевать на ваш фильм, что правда, то правда, но я вас умоляю, не принимайте это на свой счет, повторяю, никакого коварного плана тут и в помине нет, а есть всего лишь безразличие – естественное, всеобщее, дремучее. И лень – естественная, всеобщая, дремучая. Если вы пали их жертвой – ну так что ж, все мы их жертвы, но в то же время мы же – и виновные. Поберегите нервы, мой дорогой, и к следующему