Легкий аллюр - Кристиан Бобен
Легкий аллюр читать книгу онлайн
Детство героини прошло в передвижном цирке. Но даже этого постоянного движения ей было мало: она всегда умудрялась сбегать – чтобы заглянуть в чужие жизни, примерить на себя новые роли. Возвращаясь мыслями в прошлое, героиня рассказывает о своих приключениях и наблюдениях, отношениях с возлюбленными, с семьей и с самой жизнью, завораживая своим видением мира. Вместе с ней читатель побывает на окраинах французских городков и в центре Парижа, в живописных горах и на шумных съемочных площадках. И узнает, что art de vivre, «искусство жить», значит идти по жизни, не сгибаясь под ее тяжестью, – легким аллюром.
На земле живет три человеческих племени: племя кочевников, племя оседлых и дети. Я помню своих собратьев-детей и своих собратьев-волков, я по-прежнему одна из них по мечтам и по крови.
В книге Кристиана Бобена соединяются поэтическое восприятие мира и кристальная чистота языка, присущие классикам. Ее можно поставить в один ряд с шедевром Раймона Кено «Зази в метро» и Патрика Модиано «Маленькое Чудо». Лекарство от печали и источник вдохновения, этот роман – о состоянии души. Полюбившийся не одному поколению французских читателей, он впервые выходит в России.
Потребность создавать – свойство души, точно так же как потребность есть – свойство тела. Душа – это голод.
После смерти я проснулась помолодевшей. Подхватила нить времени в том самом месте, где ее упустила. Сходила за покупками и опять заглянула в дом престарелых – проведала «свою» бабушку. В большом зале устроили праздник, отмечали чей-то день рождения. Грохочущая музыка, пластмассовые стаканчики, наполненные игристым вином. Несколько женщин танцевали друг с другом. Большинство сидели и просто на них смотрели. Той, у кого был день рождения, исполнилось девяносто пять лет. Окружавшие ее медсестры говорили очень громко. Она обмакнула в стакан печенье и, пока несла его ко рту, половину уронила себе на цветистую фиолетовую юбку. Я боюсь стареть. Интересно, знаком ли этот страх мужчинам. Мужчины всегда под защитой: их оберегают женщины, сначала матери, потом – жены. Моей старой дамы в зале не было. Одна из медсестер назвала мне номер ее комнаты и спросила, вы ее родственница, я ответила да, ну тогда вам следует знать, что дела ее не очень, она теряет разум, через неделю-другую мы вас уведомим, но, боюсь, так или иначе придется отправить ее в специализированное учреждение.
Я постучала в дверь несколько раз. Никто не отзывался. Я вошла, она сидела в кресле у окна, закрыв лицо мокрыми ладонями: плакала. Плакала беззвучно. Слезы друг за другом медленно катились из глаз в ладони. Я опустилась перед ней на колени, накрыла ее ладони своими. Она меня узнала. Я не стала спрашивать о причине ее слез. Причин не было – или их было слишком много. Я снова увидела лицо Романа в момент нашего расставания. Здесь, в стариковской комнате, узкой, как комната студенческого общежития, это было совсем другое дело. Соль и вода совсем другого рода. Роман рыдал, как ребенок над сломанной куклой. В его слезах была требовательность. Старая дама ни о чем не просила, ее слезы не имели ничего общего с криком. Они вообще не были ни на что похожи – как не похожи ни на что роса и кровь. Я ошиблась: она меня не узнавала. Я была ей знакома, но видела она не меня. Она называла меня Жереми: ты вернулся, Жереми, наконец-то ты оставил где-то высоко в небе свои палочки, ты не очень-то милый ангел, Жереми, это же надо столько колотить в свой барабан, у меня уши не выдерживают, и к тому же тебе следовало бы получше обо мне заботиться, почаще вспоминать обо мне, а впрочем, я рада – мой ангел-хранитель снова со мной, вчера я видела тебя по телевизору, ты играл в классики на Красной площади перед Кремлем и взлетел на желтый-прежелтый купол, расскажи мне о Москве, Жереми, расскажи об этой стране, там, кажется, очень красиво.
И я рассказала ей о России, в которой никогда не была. О деревьях, улицах, домах, лицах, о небе и опять о деревьях.
В гостиницу я вернулась едва не пританцовывая, едва не взлетая: впервые в жизни у меня появился проект. Смешной, незатейливый, простой в воплощении: дело на одну-две недели, ровно столько времени мне понадобится, чтобы покончить с писательством, распрощаться со своими призраками.
Мне двадцать семь лет, а родители спорят из-за меня так, будто мне семь. Снизу, из сада, доносится голос отца. Он читает маме нотации. Напоминает ей о том, что жизнь жестока и они не могут продолжать кормить двадцатисемилетнюю идиотку, которая целыми днями сидит в комнате и читает романы. Когда отец говорит вот так, а мама молчит, это признак того, что у нее внутри назревает взрыв хохота. И вот, пожалуйста: смеховая бомба разрывается прямо посреди отцовских рассуждений о важности труда. Я уже полгода живу у родителей, и все полгода подобные сцены повторяются с периодичностью раз в неделю. Чаще всего – по субботам. Иногда споры очень затягиваются. Мне хорошо под маминым крылом. Мне здесь тепло. Она чудесно справляется со своей задачей. Задача мам – защищать детей от мрачного настроения отцов. А как же отцы? Их задача, по-моему, из той же оперы: они здесь для того, чтобы защищать детей от слишком пылкого безумия матерей. В моей жизни это правило сработало лишь наполовину – только с маминой стороны. Почему, не знаю. Возможно, в семейной паре всегда есть только один цельный человек, а не два: второй лишь идет следом, ворча или улыбаясь, но вечно следом за первым, будто лишившись части собственных сил. Семейная пара – штука сложная, как и все невозможное. А впрочем, в сущности, разве так уж важно, как все должно было сложиться? Мне для радости вполне довольно того, как все получилось на самом деле. У меня есть секрет: меня очень любит жизнь. Она всегда выходит мне навстречу, когда я вот-вот о ней забуду. Так чего же мне беспокоиться?
Я глотаю одну за другой книги, которые выбираю по толщине – не меньше семисот или восьмисот страниц. Время, проведенное за чтением, это не совсем время. Перемещаясь со страницы на страницу, я перехожу границы, вхожу в спящие дома, это читает моя бродяжья душа, и ни один жандарм ее не отыщет, пока она не доберется до последнего предложения и не переведет взгляд на небо, которое в начале первой главы было голубым, а теперь – черное. Мне двадцать семь лет, но у читателей нет возраста. Перед раскрытой книгой все мы – дети, которым разрешили еще поиграть на улице, хотя уже давно пробило десять.
Три дня и три ночи я провожу с Анной. Анна Каренина, девятьсот девять страниц. Вот она танцует с молодым Вронским на глазах у влюбленной в него Кити – та впервые видит их вместе, а я смотрю на них троих – на любовников, не осознающих своей страсти, и на ту, которую эта картина погубит. Через приоткрытое окно в доме Никитиных звучит, сливаясь с гулом оркестра, голос моей мамы, которая спрашивает, что я хочу на ужин – морковный салат или гратен из эндивия. Я могла бы всю жизнь провести вот так – в этой комнате, покачиваясь на волнах реальности, перемешавшейся с фантазией. Я так люблю призраков из книг. Никому не вырвать меня из их объятий.
Никому, кроме других призраков – их около дюжины, они приходят на кладбище, направляются к моему отцу, протягивают ему бумагу из мэрии, разрешение на съемки детективного фильма, сцена с похоронами, двадцать секунд экранного времени, три дня работы. Я впервые знакомлюсь с кинематографом, и это знакомство приводит меня в восторг: потратить так много времени на такую ерунду. Отец сначала удивлен, потом доволен и наконец рассержен. Режиссер его долго обо всем расспрашивает, а потом просит одного из актеров сыграть могильщика вместо отца. Мне везет больше, чем ему. Я получаю роль статистки. Буду одной из тех, кто подходит к краю ямы и бросает вниз желтую розу. Продавец цветов за два часа получает недельную выручку. О чем история, я не знаю. Нас просят оплакивать какую-то женщину, которую в городке очень любили. Сцену переснимают четыре раза подряд, четыре раза сердце мое разбивается и глаза наполняются слезами. В первый раз я говорю себе, что это Роман лежит в гробу, во второй – что это мой отец. В оставшиеся два дубля я плачу по Анне и ее молодому офицеру.
Между дублями я брожу туда-сюда. К режиссеру подойти не решаюсь. Маленький толстячок записывает мои имя и адрес – договорились, он обязательно вспомнит обо мне, если опять понадобятся статисты.
Через три месяца – телеграмма, я должна
